Цветок заранее знал

В этот раз Ёнсок не кричит, не орёт, она вопит. Пхан Джинхён не всегда вмешивается в эти сокрытые «групповухи» со своей младшей сестрой, однако сегодня остаться в стороне, совершенно точно – преступление. То, что происходит за закрытыми дверями этой ночью, не сравнится ни с одним эпизодом из предыдущих ночей. Но ведь нельзя же вот так просто взять и завалиться в спальню, а вдруг у девчонки штаны сползли, стыд гложет ещё с прошлого раза. Да и помочь по-настоящему брат вряд ли сможет. Когда Ёнсок снова заснёт, её кошмар почти наверняка повторится.

Джинхён сам будто заражён похожей бессонницей, перед глазами часто возникает перекошенное лицо, залитое не то по́том не то слезами, не то и тем и другим. Такой ужас на мордахе младшей сестрёнки долгие годы является персональным кошмаром Пхан Джинхёна. Ведь ничего нет страшнее, когда с важным для тебя человеком случается явно нечто плохое, а от тебя помощи, как от мотылька при пожаре.

Последний раз Джинхён видел свою кузину в настолько же неебическом раздрае, когда ей ещё девяти не было. Прошло десять лет. И больше ни разу Ли Ёнсок не находилась в столь пугающем состоянии, как в тот раз. Да кузены виделись не во все уик-энды, иногда месяцами не пересекались. Но ведь остекленевшие глаза не каждый день случаются, Джинхён бы точно узнал об эпизодах того масштаба.

Почему теперь, когда тётка с какого-то перепуга подселила к Пхану Джинхёну свою младшую дочь, и когда у брата с сестрой вроде бы даже отладился быт, тон-сэн начала вести себя словно щенок, которому лапу отрезают?

Джинхён больно зажмуривается и бьётся затылком о стену, задев угол картины. Блять! Интерьерной картины, вроде как обозначившей границу коридора, ведущего к Вив. Ли Вивьен Ёнсок. Вив, так Джинхён обращается к кузине в мыслях и в особенно неофициальные моменты, когда они с сестрой забывают о непреодолимой стене между ними. Да пошла она нахуй! Теперь Джинхён бьётся по рамке специально. Пёстрая дрянь. Всегда совершенно некстати и никакой сопричастности, – злится Пхан на картину, а думает о матери Ёнсок, о своей тётке, госпоже-директоре Ли, аджумме, так он эту женщину теперь называет. Или, наоборот, злится на аджумму, мать Вивьен, а думает о картине. Не хватает ещё этот эталон китча сейчас уронить. Грохот и бой стекла напугают Вивьен сильнее кошмаров. Джинхён прислушивается, затая дыхание, остерегаясь пошелохнуться – Ёнсок, кажется, успокоилась.

Всё же система климат-контроля работает по настроенным на крепкий сон параметрам. Неужели эта особенность наконец-то помогла? Пхан набирает в лёгкие правильно охлаждённый, ни на полградуса больше или меньше, воздух, в котором распылён концентрат нежнейшего цветка центеллы, и с шумом выдыхает. Нераспознаваемый аромат сладковатой росы, самый хитовый в Корейской оздоравливающей индустрии, вроде назначен нести невероятно успокаивающий эффект и, судя по заявленному ценнику, просто обязан умиротворить намертво. Но нет, очевидно система сбоит. Вот же, за дверью сосредоточие страдания. Вивьен снова орёт, и Пхан прижимает ладонь к своему горячему лбу, решаясь шагнуть в сторону младшей, тон-сэн.

Неоновый купол ночного Сеула не дотягивается до шестьдесят девятого этажа Mok-dong Tower, но зато звёзды близко и заоблачный сквозняк вполне бережно колышет тонкие занавески. Пусть девчонка глотнёт чистейшего кислорода, раз эффект от разрекламированного успокаивающего, распылённого в комнатах, ей до одного места. И, прежде чем давать панацею из правильных слов и намерений, стоит признаться – кому здесь первому надо взять себя в руки, так это Пхану. Потому что обезбол злоебучий, принятый с соблюдением всех инструкции, Джинхёну не помогает, а без обезболивающего эффекта айдол раздражён. Если ничего не изменится, то завтра ждут серьёзные траблы, а не чарующее выступление под тысячами огоньков фанатских лайстиков.