Все жанры Все авторы
Итальянская тетрадь (сборник) - Юрий Нагибин

Итальянская тетрадь (сборник)

Страниц

280

Год

2011

Юрий Нагибин - культовый русский писатель, чьи произведения по-настоящему восхищают и вдохновляют. Он не только был великим рассказчиком, но и настоящим хранителем культурного наследия, ценностей и истории мира. В своих произведениях, Юрий Нагибин умело передавал гениальность и трагизм жизни таких выдающихся личностей, как Я. Тинторетто, М. Шагал, П. Чайковский, И. Кальман, С. Рахманинов.

Владея своим уникальным талантом, Нагибин не только писал книги, но и создавал сценарии для документальных и художественных фильмов, рассказывающих о жизни их героев. Эти фильмы затрагивали самые глубинные чувства и эмоции зрителей, ведь они показывали не только успехи и достижения, но и несчастные случаи, ошибки и заблуждения, которые сопровождали творчество этих искусствоведов.

О силе его слов и качестве его творчества узнали не только советские, но и американские кинокомпании, которые с радостью сотрудничали с Юрием Нагибиным. По собственному опыту они поняли, что он - настоящий мастер своего дела, способный запечатлеть уникальность и гениальность каждой судьбы. Мысли «Раз Нагибин умеет изобразить талант, пусть он и работает» стали лозунгом его работы, подтверждающим восторженные отзывы их заказчиков.

Юрий Нагибин оставил неизгладимый след в литературе и кинематографе, став настоящим хранителем человеческого гения и невероятной силы искусства. В его произведениях нашли отражение трагика и прозрачность бытия, глубокая историческая значимость и вечная ценность каждой творческой личности.

Читать бесплатно онлайн Итальянская тетрадь (сборник) - Юрий Нагибин

ИТАЛЬЯНСКАЯ ТЕТРАДЬ

КОНДОТЬЕР

На площади Сан-Джиованни и Паоло, бегло осмотрев собор и заглянув в примыкающий старинный госпиталь, мы с женой расстались; она пошла в город по магазинам, мне же хотелось побыть с Бартоломео Коллеони, чей знаменитый конный монумент высится у левого крыла собора. Мы решили встретиться в обед в небольшой траттории, примеченной нами, когда мы шли сюда с набережной Большого канала.

Бронзовый гигант известен каждому, кто бывал в Музее изобразительных искусств в Москве, по великолепной, в натуральную величину копии, установленной в нижнем зале, с которого начинается осмотр. Я влюбился в лучшее творение Андреа Верроккьо, когда впервые десятилетним мальчишкой попал в музей, который мать по старинке называла Музеем изящных искусств. В тот прекрасный жгуче-морозный январский день я раз и навсегда полюбил изящные искусства, и кровь во мне сменилась: послушное домашнее животное, прилежный ученик стал злостным прогульщиком, лентяем и лгуном. Вместо школы я чуть не каждый день отправлялся в музей, без зазрения совести обманывая и домашних и учителей, выгадывая своим враньем свободу и очарование. Так облагораживающе подействовали на незрелую душу изящные искусства.

Конечно, я полюбил многое в музее, но Коллеони остался во мне первой любовью. Он могуч и прекрасен, так же могуч и прекрасен его конь. В горделивом поставе прямой крепкой фигуры, в жестких морщинах грозного лица, в косо выдвинутом вперед плече под железным оплечьем, в неумолимом и победном облике воителя было все, чем пленяется героическое мальчишеское сердце. К тому же очаровывало, туманило голову звучное и таинственное слово «кондотьер». Я так же не задумывался над его смыслом, как и над смыслом другого заветного слова: «мушкетер». Мне не было дела, что кондотьер – это наемный военачальник, продающий свой меч любому, кто хорошо заплатит, а мушкетер – хранитель королевской особы. Я вкладывал свой смысл в эти слова, в тяжело-звонком «кондотьер» звучала битва, стук мечей, топот тяжелых коней, в «мушкетере» – скрежет острых шпаг.

Было и еще одно, сделавшее скульптуру Верроккьо столь важной для меня. Подавленные муки совести отыгрывались смутным ожиданием расплаты, я всякий раз не верил, что попаду в музей. Не верил, садясь в кольцевую «аннушку», не верил, приближаясь к ограде музея, не верил, подымаясь по широким каменным ступеням и слыша свое громко стучащее сердце, не верил, минуя контроль – это было самым страшным испытанием, – и разом исполнялся захлебывающейся веры, обнаруживая исчерна-зеленого кондотьера на своем месте. Правда, до этого счастливого мига мой стыдливый взгляд должен был скользнуть по белому, голому, как из бани, Давиду, держащему на плече что-то вроде мочалки, а затем уже находил Коллеони, и был мне бронзовый воитель гарантией предстоящего счастья.

Я продолжал любить Коллеони и взрослым, видя в нем уже не героя, а воплощение не пробужденной временем к сомнению и милосердию средневековой души, зная, что полагается больше любить другого конника в том же зале – Гатемалату, созданного учителем Верроккьо, великим Донателло, ибо в нем больше гармонии, спокойствия, величавости, столь приличествующих скульптурным образам. Не экспрессия и движение стихия скульптуры, а состояние великого, сосредоточенного покоя. Это утверждали в один голос все экскурсоводы. Но я оставался верен Коллеони и всю жизнь мечтал о встрече с ним подлинным, первозданным под небом Венеции. И как всегда бывает, оказываясь в Италии, не мог добраться до жемчужины Адриатики. Тоска по Коллеони стала ностальгическим бредом о детстве и пронзительной чистоте былого мировосприятия.

Вам может понравиться: