Мутные воды Меконга

Я стояла на тротуаре бок о бок с группой полуобнаженных мужчин, сгребающих гравий лопатами во влажном сайгонском мареве. Их бронзовые тела блестели и были сплошь покрыты синяками от банок – следами применения древнего средства китайской медицины.

Я искала мистера Тама, или Томми, частного гида, которого порекомендовал знакомый моего знакомого, как-то раз посетивший Вьетнам по работе. В последнюю минуту перед поездкой столько дел навалилось, что я кое-как нацарапала на оборотной стороне конверта имя Тама вместе с перечнем невнятных инструкций о том, как найти его в Сайгоне, прежде чем я снова занялась покупкой йода в таблетках и упаковкой подарков ко всем праздникам, которые мне предстояло пропустить.

Теперь же, когда я стояла рядом с картонным прилавком рыбных торговок, глядя, как они лихо оттяпывают лягушачьи головы, Томми казался мне давно потерянным братом. В его руках был ключ к моему тайному путешествию, мечте, заставившей меня проделать путь в полсвета. Я хотела пройти по тропе Хошимина[1] в тысячу миль, преодолев весь путь от Сайгона до Ханоя. Но отыскать Тама вдруг оказалось задачей не менее сложной, чем все, с чем мне еще предстояло столкнуться в последующие дни.

«Найти Гулика – велорикшу, – было нацарапано моим торопливым почерком, – отель „Норфолк"». Мне было сказано, что Гулик знает Тама и проводит меня к его дому. Собравшись с духом, я окунулась в кружащийся водоворот событий.

Коляски с белыми крышами выстроились пикетом у отеля «Норфолк». Учуяв возможный заработок особым шестым чувством, подобно напавшим на след охотничьим псам, водители-велорикши навострили уши. В считаные секунды они подняли крик, расхваливая достоинства неспешной поездки по старому китайскому кварталу, необходимое каждому посещение знаменитого театра в центре и ту духовную пользу, которую принесет зажигание благовоний в далекой пагоде, выстроенной полностью из нефрита. Рваный клочок бумаги у меня в руках резко осадил их. Велорикши стали изучать его, зажав пальцами, покрытыми никотиновыми пятнами, и бормоча себе под нос, пока один, наиболее сообразительный не просиял и не воскликнул: «Гулик!» В одну секунду он извлек убогую коляску, припрятанную за прилавком торговца супом, и, покосившись на швейцара возле отеля, торопливым жестом пригласил меня сесть. Заскрежетав осями и оставляя за собой клочки конского волоса, выпавшие из сиденья, мы тронулись с места.

Каждый закуток, каждый дюйм тротуара вдоль улицы Донхо был оккупирован начинающими предпринимателями обоих полов. Их товар выплескивался на проезжую часть: жареная собачатина, цыплята (живые и мертвые), старые пластиковые ручки, листки бумаги. То и дело попадались блюющие в канаву пьяницы или собаки, с невозмутимым видом нюхающие полусгнивших крыс. Мы постоянно сворачивали и съезжали во все более узкие закоулки, пока не оказались в переулке, который петлял так, что коляске пришлось протискиваться сквозь него, как зубной пасте через отверстие тюбика, заставляя старушек бросаться врассыпную и опрокидывая ветхие алтари в клубах благовонного дыма.

Гулик лежал, растянувшись на двух деревянных койках, и храпел, отсыпаясь после вчерашнего пива. Он неуверенно поднялся на ноги и улыбнулся, продемонстрировав ряд гнилых зубов. Щелкнул выключателем насоса, и застоявшаяся вода из сточной канавы в переулке взвилась по пластиковой трубе, подсоединенной к раковине в общей комнате. Гулик приложил щетку к обломкам зубов, испещренным коричневыми пятнами. Стоя рядом с насосом, я завороженно наблюдала, как цветущая водоросль отделилась от стенки канавы и поплыла ко входному отверстию насоса. Секундная закупорка, короткий всасывающий звук – и она унеслась прочь. Гулик прополоскал рот и поставил щетку в стаканчик – банку из-под кока-колы. Затем он пригласил меня на улицу, к своей ржавой коляске.