Меч на ладонях

Булдырь[1] был самым неприметным. Дверь, выходящая на боковую улочку к порту, была открыта, столы надраены и вычищены до блеска, призывно гудел камин, обещая случайному путнику тепло и горячую еду. В узкие прорези в стенах, плотно закрываемые на ночь крепкими дубовыми ставнями, хозяин заведения даже вставил дорогущую слюду, но все ухищрения не помогали – посетителей внутри было раз-два и обчелся.

Голод и нищета царили на французской земле. Вот уже который год все надежды на добрый урожай не оправдывали себя. То дожди, то засуха, то мор – Бог гневался на земли Аквитании. Редкие пейзане, распродав на рынке излишки зерна, старались по-быстрому исчезнуть из суеты городских улиц; виноградарям, потерявшим побеги благородной лозы еще в весенние морозы, уже давно ничего не давали в долг, а иноземные купцы, казалось, позабыли дорогу в эти края. Надежда оставалась только на случайных, залетных гостей, таких как эти двое чужеземцев, вольготно развалившихся на широких, выскобленных добела лавках.

Один был одет как богатый купец из мавританской Иберии. Может, толедец, может, валенсиец – он щеголял в длиннополом халате, богато расшитом и подпоясанном золотым кушаком, на пальцах переливались перстни с драгоценными камнями размером с перепелиное яйцо, на эфесе сабли сверкал гигантский голубой топаз из далекой Индии. Был мусульманин молод и красив собой: коротко стриженная острая бородка, чистое холеное лицо, властные, но благородные черты лица. Впечатление немного портили плутоватые глаза, которые их обладатель прятал за густыми бровями и полуприкрытыми, будто в полуденный жар, веками, да нервные, перебиравшие тесьму пояса пальцы.

Собеседник его, напротив, явно происходил из стран северных, дальних. Невысокий, уже немолодой, щуплого телосложения, он был одет в поношенный тулуп, привычный для диких померанцев или даже гардариканцев. На голове – вылинялый заячий треух. Из-под пол верхней одежды выглядывали стоптанные простенькие сапоги на деревянной подошве. Кожаный пояс северянина был лишен каких бы то ни было украшений, а из оружия он мог похвалиться разве что суковатым посохом со сбитыми концами.

Судя по внешнему виду, мавру следовало бы быть хозяином положения, господином, требовавшим отчета у услужливого холопа, но кабатчику, изредка бросавшему на странных посетителей взгляд из приоткрытой двери кухни, казалось, что именно нищий старик отчитывает холеного язычника… Впрочем, владелец заведения ничего не понимал в услышанном – язык, на котором разговаривали гости, был ему неизвестен.

Между тем старик говорил:

– Мне что, все придется делать самому? – Звуки речи разносились по всему залу. – Раньше ты был моим первым помощником, а теперь у меня такое чувство, что я один бьюсь над решением наших проблем!

Испанец пожал плечами:

– Ну, вы ведь знаете этот Восток, батяня, – пока они соберутся что-то делать, сменятся поколения, на месте городов появятся пустыни, а там, где лежал песок, разольются моря. – Он примирительно всплеснул руками. – Мне самому противна эта тягомотина. Я делаю все, что могу…

Старичок вспыхнул:

– Ты мне зубы не заговаривай. На меня твои способности не действуют. – Он перегнулся через стол и ухватил собеседника за край халата, с силой притянув к себе. – Мне нужен результат, а не эта пустопорожняя брехня!