Питейная субстанция: эссе по метафизике пьянства

© Вячеслав Иванович Моисеев, 2025

ISBN 978-5-0065-4449-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Есть разные миры: миры-салфетки, миры-лампы, миры-яблоки и груши; шире – фрукты и овощи, миры плодово-ягодные и глиняные, шире – минеральные. Одним словом, огромное количество самых разнообразных миров имеется, все они живут, что-то в них все время движется, лопочет и роится, умирает и рождается.

Этот мир был мир-бутылка. Плескалось в нем пол-литра тёмной жидкости, наверняка представляющей собой для данного мира род некоторой мировой стихии – субстанции, в коей всё в этом мире пребывало. И так как в силу разности миров, субстанции, их слагающие, достаточно разнообразны, то имеет смысл дать особое наименование каждой из них: субстанция бумажная, стеклянная, плодово-ягодная и проч. В этом мире субстанция была питейная. Мир ее был совсем молод и только что приобрел свои бутылочные очертания. Ещё сладко пахнущая своим инобытием, питейная субстанция покойно и томно готовилась воспрянуть к собственной самости и забродить.

Ожидая этого волнующего момента в истории бутылочного мироздания, позволим себе немного отвлечься и предварить наше дальнейшее изложение кратким экскурсом в великую науку о всеобщих законах бытия – бытологию.

Бытология

Всякий мир, в котором довелось проживать нам или кому-то другому, имеет весьма неоднозначное состояние. Во-первых, всем нам хорошо известно, что внутри этого мира множество всякой всячины: светят звезды, муравьи ползают, дома стоят, ветер шумит, и прочее поражающее разнообразие. Именно это разнообразие поначалу так нас ошеломляет и оглушает, что подумать о чем-то общем в этой пестроте никак невозможно. И много должно времени пройти, прежде чем кто-то додумается, что мир один. В этом, однако, есть свои крайности. Понятное дело, идея эта настолько захватывающая, что следующий шаг в науке бытологии делается весьма нескоро, и разумные обитатели одного из миров долго идут от перво-бытности к развитому поли-быту. Эпоха последнего обычно знаменуется в своем начале сплошным разбродом и шатаниями, и лишь постепенно вызревает в ней новое ошеломляющее прозрение, что весь этот мир – ни что иное, как бутылка или тарелка супа на столе мегамира. С этих пор нельзя иначе относиться и к собственным бутылкам и прочим предметам обихода. Всякий акт, вплоть до почёсывания и посапывания, становится актом мироздания, и с этого времени разумное существо проникается космической ответственностью не только на лекции, но и во всякий момент своей повседневности, одним словом, в быту. Здесь окончательно бытие входит в быт, рождая великую науку Всекосмического Содружества – бытологию.

Эта Mathesis universalis сменяет в лице так называемой «философии» – своей несовершенной предшественницы – место коллективного разума и коренным образом ограничивает ее основную установку. Философия не знала поражающего размаха бытологии и недальновидно настаивала на несовместимости бытия и быта. Оторванные и потерянные в быту бродили философы, мечтая о странных и уродливых иллюзиях, которые были свободны от бытовых проблем и прозывались ими «истинным бытием».

Столь бесплоден и приземлен был в эту эпоху быт, оторванный от осознания своей космической роли. Всякое разумное существо было еще настолько неразумно, что запросто могло съесть тарелку супа или – того хуже – чихнуть, нисколько не понимая вселенности этих бытологических актов.