Стеклянный зверь

Он сидел босиком на холодном бетоне. В рваной футболке, выцветшей до состояния призрака. Домашние шорты. Слюни желчи текли по подбородку. Он смотрел на пламя в открытой дверце котла и не мог оторваться.

Боковым зрением видел ведро. Полное пепла и залы. Оттуда высунула морду тварь. Полупаук, полуосьминог. В ее глазах было что то человеческое. От этого тошнило сильнее.

От пламени шла музыка. Он знал, что ее нет. Но слышал. Пение цикад. Журчание ручья. Носом чувствовал запах мокрой хвои. Утренней тайги. Ему хотелось плакать.

Боги, мне надо встать.

Заткнись ублюдок. Его голос прозвучал как скрежет железа по стеклу. Он кричал в ведро.

Морда исчезла. Он пялился в залу. Видел, как в ней шевелятся комки пепла. Рождаются новые мелкие паучки. Серые. С щупальцами. Он моргал, и они рассыпались.

Тяжело мать. Вытри слюни. Вставай. Закрой дверцу. А то сожжешь это дно. Они только обрадуются. Но потом не простят. Даже после ухода.

Он поднял руку. Грязь под ногтями была не грязью. Это была пыль этого места. Серая. Вечная. Она въелась в кожу. Стала частью его.

Пламя дышало. Живым ртом. Оно лизало уголь. Плевалось искрами. Танцевало. И из этого танца лезли звуки. Не цикады. Теперь он слышал. Это был звон. Тонкий. Будто по стеклу водят лезвием. А журчание было шепотом. Множество голосов сплетались в один ручей безумия.

Он потер виски. Боль была знакома. Не похмелье. Да уже вырабатан толлер и похмелье это старый его спутник, где то на фоне. Это было иное. Синдром присутствия. Реальность гнила и прорастала химерами. Цвета плыли. Запах тайги вытеснял вонь мазута. Потом возвращалась знакомая горечь.

Из ведра донесся шорох. Влажный. Он не повернулся. Знакомый ритуал. Тварь копошилась в его пепле. В его отходах.

Я тебя не кормлю. Его голос был сиплым. И кормить не буду. Ищи другого дурака.

Из ведра донесся смех. Безумный. Пузырьки воздуха в густой слизи. Он отпечатался прямо в черепе.

Он уперся руками в пол. Мышцы одеревенели. Суставы скрипели. Холодный бетон жег ступни. Это было простое чувство. Единственное честное.

Он поднялся. Мир поплыл. Тени от котла потянулись к нему щупальцами. Он зажмурился. Раз. Два. Три. Открыл. Почти нормально.

Подошел к ведру. Морды не было. Но пепел шевелился. Дыбился бугорками. Слепые кроты под землей. Он пнул ведро ногой. Глухой удар. Шевеление затихло.

Успокоился.

Ответа не было. Молчание было гуще.

Он повернулся к топке. Жар опалил лицо. Высушил все внутри. В глотке стало сухо и больно. Внутри горело все. Что должно было гореть. И что нет.

Рука сама потянулась к чугунной дверце. Снова пахнуло тайгой. Теперь с дымом. И послышался голос. Женский. Звал его по имени. По старому имени. Стёртому.

Он дернул ручку. Дверца захлопнулась с оглушительным грохотом. Музыка умерла. В тишине остался только гул котла и его хриплое дыхание.

В тусклом свете лампочки кочегарка обнажилась. Угольные барханы. Потные трубы. Запах тления.

Он потер глаза. В углу у стены сидела фигура. В такой же позе. Такая же рваная. Фигура подняла голову.

Он увидел свое лицо. Изможденное. С глазами полными той же желчи.

Боги. Подумало лицо в углу. Мне надо встать.

Он медленно покачал головой. Развернулся и пошел к выходу. К лестнице наверх. В мир, который был не лучше.

За его спиной в ведре снова зашуршало.