Жизнь раба

Я прекрасно помню тот день, как в мою руку вложили шпагу, день, когда я впервые познал свободу.

Оставлю эти прекрасные и чистые чувства. Сын проснется через два часа и всего за эти два часа я должен успеть детально описать основную часть моей жизни.

Вернемся в прошлое. Меня тогда завали Марком, мое, скажем так, первое и настоящее имя. Тогда я был уже довольно взрослым парнем, в теле. Все начиналось донельзя просто: на календаре было седьмое ноября, осталось всего три дня до того, как я, наконец-то, стану взрослым, до того дня, когда мне, наконец-то исполниться восемнадцать. Мои приемные родители дали мне контакты моего настоящего отца только вчера. Странно осознавать, что люди, с которыми ты прожил всю свою жизнь, на деле не являются тебе близкими и родными. Ладно, изменилось мое отношение, но они, будто были лишь инкубатором для меня с какой-то прописанной жизнью целью, которой было именно взращивание меня и, впоследствии, отдачи моему настоящему отцу. Их отношение изменилось настолько, будто я им не являюсь абсолютно никем и ничего из себя не представляю, жаль, что понимание этого пришло слишком поздно. Мои приемные родители научили меня всему, чему учат родители всех обычных детей: морали, добро, мирозданию, дружбе и простым истинам, в каких-то моментах даже любви, а главное, справедливости. В тот день, утром, я все же решил позвонить своему отцу. Трубку он поднял практически моментально, словно ждал моего звонка. Всего один гудок и я уже слышу голос отца на том конце телефона. Если честно, я даже не знал, зачем позвонил, даже не знаю, что хотел сказать ему. Во мне яростно сражалось огромное количество вопросов, но в горле будто застрял ком.

Я просто позвонил и просто молчал. Меня просто разрывало от чувств, от того, что человек на другом конце провода просто выкинул меня, как ненужную игрушку.

– Где мама? – Спросил я дрожащим от волнения голосом.

– У меня нет времени на драму, у тебя никогда не было матери. Была лишь девушка, выступившая в роли инкубатора для плода.

Я опешил. Никогда в своей жизни я так непонятно себя не чувствовал. Я и боялся и, одновременно, прихуел с такого поворота. На другом конце провода я ждал пропитого алкаша, которому пришлось отдать меня на попечение другим людям, так как он не понимал, что последствия секса без защиты чаще всего – появление на свет еще одного пропитого алкаша, тьфу, то есть, ребенка.

– Я понимаю, что у тебя много вопросов. Помню себя в твоем возрасте и в такой, практически же, ситуации. Ты станешь властителем мира, но об этом не по телефону. Собирай вещи, через две минуты за тобой заедет машина; с родителями можешь не прощаться, они поедут с тобой. – Голос на другом конце затих.

– ЧТО?! Они твои друзья? – Я не мог поверить сказанному.

– Ну я же не дурак, чтобы доверить тебя каким-то настоящим приемным родителям, конечно же они подставные, как, в целом, и твоя жизнь. Повторюсь, через две минуты подъедет машина.

– Пиздец, – промолвил я и сбросил трубку, – через две минуты машина подъедет, а я разбит, вся жизнь разрушилась на ровном месте, я будто и не жил последние семнадцать лет.

Чтобы у вас было хоть какое-нибудь представление обо мне, я поясню: я жил и развивался в простой русской семье, играл в футбол с друзьями, пил пиво и, конечно же, прогуливал школу. Настоящих друзей у меня нет, честно говоря. Я всегда был в движухе, но никогда не становился отдельной ее частью. Я являлся тем парнем, с которым иногда прикольно провести время, однако появляется он не часто. Люди-то мне не особо нравились и за это я себя ненавидел; мне казалось, что я какой-то не такой, неправильный в глазах окружающих, я бы даже сказал, широколобый, с прижатыми губами, волосами, зачесанными назад и впалыми щеками и, что самое главное, – мой взгляд. Я часто смотрел в эти глаза и осознавал то, какая пустота за ними кроется. В них никогда не было ничего: ни страсти, ни чего-либо еще, что могло бы сказать о том, что в таком человеке, как я есть интерес к чему-либо. Я ненавидел все вокруг, однако мне было одновременно и слишком пофиг.