Время жить заново: Лён и Лёд

Прошло всего три дня с похорон мамы.

Три дня, а казалось – вечность, в которой время сгущается, как грязь на ботинках, и тянет тебя всё глубже и глубже, пока не остаётся сил даже для вздоха. Мой маленький мир рухнул так стремительно, что я ещё не успел осознать: та женщина, чьи руки пахли ванилью, а голос – теплом, никогда больше не войдёт в комнату, не поправит мне рубашку, не скажет «я люблю тебя» перед сном.

Смерть – слишком взрослое слово для пятилетнего ребёнка.

Я просто не понимал, что означает «нет».

Как нет?

Куда делась мама?

Почему вместе с ней исчезли любовь, порядок, безопасность?

А отец…

Отец превратился в человека, которого я не знал. Ещё три дня назад у него были глаза – обычные, уставшие, но человеческие. Теперь вместо глаз у него были пустые провалы, в которых обитала тьма. Он пил всё, что горело, и каждую секунду, когда бутылка отрывалась от его рта, казалось, что весь дом замирает, ожидая: когда он вспомнит, что я существую.

Он не вспоминал.

До тех пор, пока я не заплакал.

Я не ел несколько дней – совсем. Внутри всё сводило так, что казалось, будто желудок становится размером с маленькую чёрную точку. Я пытался терпеть. Но терпение – не добродетель ребёнка, оставшегося без семьи.

Я разрыдался. Громко. Отчаянно. Так, как плачут только дети, которые больше не знают, к кому обратиться.

Отец появился в дверях.

На миг я увидел надежду.

Может, он возьмёт меня на руки? Может, вспомнит, что я – его сын?

Он вспомнил.

Но не так.

Удар – резкий, хлёсткий, как удар ремня по столу.

Потом ещё один.

И ещё.

Слёзы смешались с кровью.

Солёно-металлический вкус растёкся по губам, и он почему-то ощущался не как боль, а как стыд. Будто я виноват в том, что жив. В том, что остался, а мама – нет.

Я вырвался и выбежал на улицу, не видя дороги через мокрую пелену перед глазами. Бежал, пока ноги не перестали слушаться.

Но внутри жило только одно желание: добраться до моего островка.

Домик на дереве – маленький, шаткий, построенный с мамой и папой прошлым летом. Тогда он казался мне кораблём, который может унести куда угодно. Теперь – единственным местом, где боль, может быть, не достанет.

Я ввалился внутрь, рухнул на деревянный пол и наконец позволил себе выть. Да, не плакать – именно выть. Моя детская душа не выдерживала тяжести, которая навалилась слишком внезапно. Слёзы затуманили взгляд так, что я не сразу заметил маленькую фигурку в углу.

Тень шевельнулась и вздрогнула.

Я резко втянул воздух, сел, вытер рукавом кровь и слёзы, и хрипло спросил:

– Ты кто?

Девочка поднялась.

На вид моего возраста. Каштановые волосы собраны в косу, зелёные глаза сияют настороженно, но не жестоко.

Она смотрела прямо на меня. Отчаянно, будто тоже чего-то боялась – но не меня.

– Что с тобой случилось? – спросила она тихим, но удивительно твёрдым голосом.

– Ничего, – попытался произнести я, но вышел только всхлип.

Она нахмурилась так, будто увидела больше, чем я пытался скрыть.

– Так если ничего… зачем ты плачешь?

В её руках было печенье. Простое – круглое, чуть крошившееся, с запахом масла и сахара. Она разломила его пополам и протянула мне половинку.

Когда запах еды ударил мне в нос, желудок сжался резко, болезненно. Я не выдержал – выхватил печенье и начал есть, почти не разжёвывая.

– Ты голодный? – тихо спросила она.