«Ну ты Кудымкар!» Жена моя в этом городе ни разу не была, а фраза эта означает, что где-то я накосячил. Как минимум, жирное пятно поставил на футболке. Или что-то найти не могу, а она сразу нашла. Женщины вообще любят своё превосходство показать, причём видимое и ощущаемое только ими самими. Это чувство, как я понял с возрастом, лучше поддерживать или не оспаривать – тогда женщина становится невидимо счастливой. Как, например, кошка, у которой заметно только несчастливое состояние, а так бы и ни по чём не догадался, что она счастлива. Вы её любите – вы и счастливы. Или делайте такой вид.
Для тех, кто не знает, Кудымкар – это небольшой город в Пермском крае и, по Википедии, административный центр Коми-Пермяцкого округа. Когда-то я там жил. Сейчас живу в Санкт-Петербурге. Причём временное соотношение один к трём: в Кудымкаре жил лет десять, а в Петербурге – уже тридцать, но по впечатлениям как будто наоборот. Городов в своей жизни я сменил немало, но почему именно Кудымкаром называет меня жена, когда радостно-торжествующе указывает на мою никчёмность, для меня загадка. Наверное, ей просто нравится это звучное, наполовину воронье слово.
Фразу «Ты что, с Урала?» пермякам можно не задавать. Определить, что они с Урала, можно сразу по диалекту. Как в фильме «Реальные пацаны», который не любят все мои знакомые пермяки. Говорим мы быстро, малоэмоционально и невнятно. Быстро – чтобы не успеть замёрзнуть, без эмоций – от сдержанности, невнятно – от скромности.
Но стоит только выпить… Как-то в Москве в троллейбусе наблюдал я такой случай. Ехали трое глухонемых, были они немного под мухой. И один показывал другому что-то на пальцах. А третий очень хотел поучаствовать в разговоре и тоже показывал что-то, но как бы исподтишка. Выпивший человек больше хочет говорить, чем слушать. Так первый его – хвать по рукам – не перебивай!
И стоит только выпить, пермяки могут перейти на зашифрованную речь – настолько быструю и малоразборчивую, что мало кто поймёт. Когда мы летом приезжали к деду с бабкой в Балашов, что под Саратовом, мы поражались, как медленно говорят аборигены, и специально убыстряли свою речь, чтобы нас точно никто не понял. И чувствовали себя иностранцами.
Нас три брата. Родители – нефтяники: отец – геолог, мать – геофизик. Их работа связана с командировками, поэтому нередко дома мы оставались одни. Жили мы в Пермской области и переезжали из города в город в зависимости от… Я так и не знаю, от чего это зависело, наверное, от работы родителей. Мы жили по пять–семь лет в разных городах: Очёр, Чердынь, Кудымкар. При каждом этом городе была так называемая нефтеразведка, в которой жили нефтяники. И в каждом из этих небольших городков мы оставили свой след – к сожалению, не всегда хороший, но об этом по порядку.
Амосята – так нас называли по фамилии Амосовы. Не скажу, что мне это нравилось – похоже на «поросята», но не обидно. В школе меня звали «Аммос Федорыч» и «Очкарик». «Очкарик» было обиднее.
Школьник в очках сейчас не вызывает никаких ассоциаций с физическим развитием или какой-то ущербностью. Наверное, так же было и тогда, но почему-то у меня возникала необходимость постоянно доказывать, что я такой же, как все. Или смиряться с тем, что я – очкарик. По сегодняшним меркам – лох. А я доказывал, что не лох, причём делал это с таким усердием, что удивительно, как не загремел в колонию и остался жив.
