Первое утро года

Рассвет медленно пробивается сквозь занавески – мягко, как будто боится потревожить спящих. Комната Машки наполняется серовато-золотым светом, будто само солнце тоже ещё не проснулось до конца, а просто заглянуло посмотреть, как тут дела. Ёлка в углу мерцает последними огоньками: одна гирлянда погасла, другая ещё тихо дышит синим светом. На полу – разбросанные игрушки, книжка, тёплый носок, скомканный плед. Всё мирное, домашнее, неподвижное. И только воздух – какой-то другой. Чистый, свежий, будто кто-то ночью распахнул окно, вымыл небо и оставил в нём лёгкий хрустальный звон.

Машка просыпается первой – не потому, что кто-то позвал, а потому что само утро шепнуло ей в ухо: проснись. Она сначала не понимает, что именно её разбудило – ни шумов, ни голосов, только тишина, настоящая, звенящая. Может, это снег? Может, тот самый первый день, который хочет, чтобы его заметили.

Она тихонько откидывает одеяло, стараясь не скрипнуть кроватью. Пол холодный, но не неприятно – просто живой, настоящий. Машка, зевая, спускает ноги, надевает одну варежку на руку – потому что вторая куда-то делась ночью, – и босиком идёт к окну.

За стеклом – волшебство. Мир утонул в белом дыхании. Всё покрыто свежим снегом, ровным, как будто его положили мягкими руками. Деревья стоят в шубах из инея, крыши будто посыпаны сахаром, а воздух над забором лёгкий, чуть дымчатый – там, где снег встречается с дыханием нового утра.

Машка замирает. Невозможно не смотреть. Кажется, если пошевелишься – всё пропадёт. Даже дом будто дышит медленно, как спящий зверь. Время застыло, и только свет тоненькой нитью тянется из-за горизонта.

«А вдруг весь мир сейчас дышит заново?» – думает она. – «Как будто не просто год начался – а жизнь снова началась».

От этой мысли становится тепло. Как будто не просто утро, а первое утро всего на свете. На ёлке что-то тихо звякнуло – одна игрушка коснулась другой. Машка оборачивается: в комнате всё по-прежнему, только свет стал чуть ярче. Она садится на край подоконника, поджимает ноги и долго смотрит на сугробы. На ветках старой яблони висят снежные шапки – аккуратные, ровные. Если бы дунуть, наверное, снег бы упал, как пена.

На улице никого. Ни шагов, ни следов. Только след от кошки у ворот – старый, наверное, вчерашний. Снег ещё не успел его затянуть. Мир такой чистый, будто его только что придумали.

Она прикладывает ладонь к стеклу. Оно холодное, но под пальцами сразу становится теплее, и на стекле появляется пятнышко – крошечное солнце из дыхания. Машка рисует в нём пальцем сердечко и улыбается. Потом она оборачивается к кровати. Мама спит – видно только край одеяла и пушистые волосы, которые упали на подушку. Папа, наверное, всё ещё видит свои новогодние сны. Даже кот Гаврила свернулся клубком в кресле и дремлет. Никто не спешит. А ей хочется выйти. Просто выйти – не для того, чтобы поиграть или покататься, а чтобы увидеть, как начинается утро для всех. Потому что вдруг именно от того, кто первый выйдет, зависит, каким будет весь год?

Она тихо натягивает шерстяные носки, ищет шубку, путается в рукавах. Находит вторую варежку под стулом – чудом. Сапоги стоят у двери, холодные, но ждут. На пороге она останавливается, прислушивается.