Конан и сокровища воскрешённого Хаттоя.

– …Нет, Конан, они не приносят их в жертву! Тут совсем другое! Они сохраняют их на века! Как бы это тебе получше… – раскрасневшееся лицо и дёргающиеся в попытках помочь себе яснее выражать мысль, руки Фарруха сказали киммерийцу, что его старый партнёр и коллега по приключениям на Вестреле всерьёз распалился, – Ну вот мы все, обычные люди – когда умираем – что делаем?!

Конан пожал плечами:

– Червей кормим. Это если закопали. А если помер в море – так акул!

– Ага! Вот! И я как раз о том же! А вот они своих царьков, когда те помирают, вовсе не хоронят! Они топят их с головой и всеми потрохами – в огромной бочке с мёдом! Куда намешано ещё каких-то там трав магических, мумиё, и налито ещё какого-то волшебного д…ма. Главного! Который они называют «эликсиром вечной жизни».

– И – что? – Конан, на секунду оторвав глаза от раскрасневшегося лица друга, жестом дал понять трактирщику Ворезу, что их кувшин с заморанским пуст. И надо было бы принести новый. Ворез тут же кивнул, и рявкнул что-то одному из своих шустрых юных помощников: как Конан понял по похожим на трактирщика личикам – собственных же детишек. Малец, бросив перепуганный взгляд на варвара, мгновенно нырнул в люк погреба.

А вообще тут, в таверне, царила вполне обычная в таких случаях суета и невнятица: матросы одного из купеческих кораблей уже настолько «подготовились к плаванию», что орали хором похабные куплеты о своих любовных и «боевых» похождениях – выдуманных, естественно, а представительницы древнейшей профессии сидя у них на коленях, делали вид, что им очень интересно и смешно – и там, где полагалось смеяться – смеялись: заливисто и неестественно, откидывая назад плотные и вовсе не гибкие тела, и показывая в чувственных ротиках остатки подгнивших зубов. Ещё не выбитых предшественниками этих матросов и другими клиентами.

В углу несколько почтенного вида купцов деловито поглощали, с помощью своих «карманных» ножичков, не отвлекаясь на всякую ерунду, цельного барана, только что снятого с вертела, вероятно, родственника того, что только что уплёл варвар с другом. Ещё несколько местных старожилов тихо и мирно пили свой стаканчик-другой слабенького аргосского, а пара нищих, сидя прямо у кухни на полу, жадно ела какие-то обрезки и очистки, оставшиеся от трапезничавших. А дым от масляных коптилок, поднимаясь к прокопчённым насквозь потолочным балкам заведения, а затем мутными клубами спускавшийся вниз, придавал всему странную, полусказочную, атмосферу, делая отдалённые предметы и стены – почти неразличимыми в сиреневом чаду.

Конан некстати подумал, что такого вонючего масла для светильников, прогорклого и едкого, он давненько не нюхал. Ну правильно: с тех пор, как перешёл на вольные хлеба, по трактирам и кабакам столь низкого пошиба он не таскался. Всё больше базируясь в столицах, или крупных торговых городах, на крупных и достаточно дорогих постоялых дворах и караван-сараях. Ну а здесь особого выбора не было: трактир, он же постоялый двор, он же – караван-сарай, на весь портовый городишко Рафал имелся всего один.

Так что внезапную встречу со старинным коллегой Конан отмечал бурно, весело, но – в оглушающей вони, пьяном рёве десятков глоток, и туманном чаде.

– Как – что?! – зингарец выпучил на Конана глаза, словно не понимая, как тот может спрашивать о таких, всем, вроде, всем известных, элементарных, вещах, – Так всё – для вечной жизни! Они в этом составе, это… ну, не гниют, не портятся! А наоборот: лечатся! А вся их вера говорит о том, что именно