Москва – София

МОСКВА

Мироносица

Маша приехала к дому Джоша только через четыре дня. Джош – дурацкая кличка, откуда-то из старшей школы, никто уже точно не помнил, как она появилась. То ли потому, что он был похож на популярного тогда и совсем потом куда-то пропавшего голливудского красавца Джоша Хартнетта, то ли потому что любил говорить не «что ж», а «штош». Штош – Джош. Кто ж его знает.

Узнала она из фейсбука, как все сейчас узнают. Даже и не поняла сначала. «Не может быть». «Как жаль». «Сердце разбито, плачу». Свечки эти бесконечные у всех одноклассников. Никто, главное, не написал, что случилось. И с кем. Только в комментариях у кого-то, наконец, всплыло. Джош. Из окна. Гостиничного номера своего я телевизор выкинул на авто. Была такая песня Нойза, и Джош тем белозубым летом орал ее под гитару.

Тут же появился общий чатик с реквизитами карточки Джошевой мамы. Маша кинула туда пятьсот рублей. Маша не плакала, и какая-то ее часть, которая оставалась холодной и ехидной, думала, что вот, всегда так с Джошем. Как будто они опять плывут до буйка, в те самые счастливые два дня, и их разделяют волны, и голова Джоша, как тот буек, то всплывает, то ныряет куда-то вниз. Так и теперь, между ней и смертью Джоша как будто заградительные волны, и до нее никак не дойдет, что надо заплакать, и что Джоша больше никогда не будет.

А она хотела ему написать. За день до, но это сейчас мы знаем, что это был день до, а тогда просто посреди недели Джош вдруг добавил ее в друзья. Через десять лет. Маша подумала-подумала, и закрыла приложение на телефоне. А потом вечером, когда она выпила два с половиной бокала вина, она приняла запрос и открыла чат. Хотела написать, но не понятно было, как начать. «Ну, привет, Джош». «Как дела, Джош». «Ты сказал мне тогда, Джош, что с жизнью надо справляться. Иначе жизнь справится с тобой. Она не справилась, она расправилась, Джош. Такие дела, Джош. А ты, ты-то как, Джош?» Но потом зачем-то заварила себе крепкий черный чай, и вино ушло куда-то далеко, и она не стала ничего писать.

Общий чатик исходил версиями. Версий, впрочем, было всего две. Первая начиналась с «ну, это же Джош», и предполагала галлюциногены. Вторая, которая, впрочем, начиналась совершенно так же, склонялась в сторону суицида. Никто точно не знал, как жил Джош последние годы. Вроде, закончил универ, вроде, работал, вроде, была девушка. Это Алиса написала. Про девушку.

Тем летом после выпускных экзаменов они почти всем классом махнули в Крым. Спорили до хрипоты о преимуществах украинской Мивины над Роллтоном и Дошираком, пили местное молодое вино, которые продавщицы отпускали им, даже не думая взглянуть на паспорт, курили либо Мальборо с Лаки Страйком – из-за, как говорил Джош, аутентичного дизигна, – либо привезенный блоком из Москвы вишневый уничтожитель легочной ткани Кэптан Морган.

Они сняли домик на всю компанию, – и как только хозяйка не испугалась стаи семнадцатилетних, – и вечерами смотрели фильмы с Джошева жесткого диска. Там вообще все вертелось вокруг Джоша, лучшие шутки, лучшие алко-коктейли, лучший артхаус. Другие парни, конечно, там тоже были, но лето было Джошем. Белозубым, с темной челкой и такими карими, что почти черными глазами.

Семнадцатого июля, Маша помнила, что именно семнадцатого вечером они смотрели «Девственницы-самоубийцы» с Кирстен Данст и Джошевым голливудским тезкой.