О странностях души

Ему казалось, что состояние, которое он в последнее время испытывает, подпадает под древнее понятие апатии – ничего не надо, только оставьте в покое. Но странно, временами на него накатывали приступы бешеной ярости, совершенно бессмысленной в данных обстоятельствах. Страстно хотелось, чтобы все вернулось в прежнее упорядоченное русло, со спокойным сном, любимой работой, ожидаемыми политическими новостями. Но увы, уже несколько лет как в России все перевернулось и воцарился совершенный хаос и полное безобразие.

Многие его питерские друзья в конце Гражданской ждали прихода немцев как единственного спасения. Уж те порядок наведут!

Он немцев не любил и не хотел их казенного порядка. Но положение было абсолютно тупиковым!

Кто-то ему рассказывал, что видел Бунина перед его отъездом за границу. Он напоминал бомбу, которая сейчас разорвется. Он ненавидел все вокруг – вплоть до мирных объявлений на столбах о получении хлебного и селедочного пайка или об обязательной регистрации граждан по месту проживания.

Вот и с Николаем Аристарховичем Соколовым, Коленькой для близких друзей из объединения «Круг творчества», известным критиком и историком искусства, случилось нечто подобное. Его апатия перемежалась яростными выпадами, которые могли для него закончиться весьма плачевно. Его дядя, пожилой уже человек, преподаватель древних языков в гимназии, несколько месяцев как сидел в Крестах – неизвестно за что. Человек он был аполитичный. Говорили, что вот-вот выпустят, но не выпускали. Чем закончилось все для Гумилева, правда в чем-то действительно замешанного, – все знали.

Николай Аристархович сделал несколько бурных и опрометчивых шагов – написал письмо Максиму Горькому, с которым был знаком еще по Сорренто, и нынешнему наркому Анатолию Луначарскому. Тот и вовсе был почти приятелем. Приглашал в Зимний на чтение своих пьес, где собирался узкий круг друзей.

Горькому он писал, что совершенно разочарован в революции и не хочет принимать участия ни в каких комиссиях и комитетах, куда тот его настойчиво зазывал.

Это разбушевалась дикая чернь, орда, которой нужен только «печной горшок» и больше ничего. Россия погибает, если уже не погибла.

Луначарскому он написал еще яростнее. Дело в том, что он поначалу согласился заседать в комиссии по сохранению культурного наследия. И даже в ней председательствовать. Но, прозаседав в комиссии несколько месяцев – вместе с вполне приличными и уважаемыми университетскими профессорами из «бывших», – он понял, что все напрасно. Хам одолел! Воплощением этого хама стал комиссар Ботинкин, приставленный к комиссии. Его интересовала исключительно «рыночная стоимость» спасаемых музейных шедевров. Николай Аристархович, приглядевшись к комиссару, стал подозревать, что тот либо уже приторговывает, либо собирается торговать свалившимися на его голову сокровищами. Дворцы знати стояли бесхозные, разграбленные и опустошенные.

Хозяева убегали в спешке, спасая жизнь. Что-то из их коллекций можно было еще сохранить для музейных собраний. Но Ботинкин, возможно, уже договаривался с каким-нибудь богатеньким американским дяденькой об их продаже, чтобы на вырученные доллары накупить еще и еще бомб и пулеметов, необходимых революционному государству.