Ссукабля, бесит меня это! Злоба кипит. Горю, плавлюсь, сил нет, ничего нет, жить не хочется. Рвать! Рвать на куски и кровью захлёбываться!
Что я, последний лох, что надо мной можно так издеваться? А, лох? Я вас спрашиваю, уроды, я лох, да?
Нет, это вы лохи. Это вы, твари позорные, будете ползать передо мной на коленях и молить о прощении. Но только печальная новость у меня для вас: не прощаю я. Никого и никогда. Не про-ща-ю! Я не Иисус, я обидчивый, я мщу.
А тебя, сука гнойная, я убивать буду долго и медленно. Да, мразь, долго и медленно. И насрать мне, что ты мне сестра. Лучше б ножом в спину ударила, чем такое гадство. Мало того, что я сидел из-за тебя, из-за твоей сучности мерзкой, ты мне и сейчас палки в колёса вставляешь. Где я теперь жить буду, на какие шишы? Мне что, ложиться и умирать?
Люди уже оглядывались на меня. А я того и ждал. Думал: ну-ка, кто смелый, сказани словечко! Замочу на месте! Но они же хитрые, гады, они чувствуют, когда ты опасен и в это время затихают. Они только исподтишка бить могут, когда ты не готов, когда не ждёшь удара.
Зашёл в магазин на остановке, пацан стоит и тётка у самого прилавка.
– Отойди-ка, – отшвырнул её в сторону.
– Что такое?.. – заверещала. – Что вы позволяете?..
– Пасть заткни, уродина! – крикнул.
Сжалась, задрожала. Побледнела. Пацан молчал. Ну правильно, ещё бы он чего-нибудь вякнул.
– Мужчина, вы тут… – подала голосок продавщица.
– Пива! – кинул я один из последних полтинников на стол.
Замялась чё-то. Всё мнутся, всё жеманные, всем вдалбливать надо. Человечишки гнилые.
– Резче, бля! – крикнул. – Отрастила жопу, блядина. Шевели булками.
– Я сейчас охрану…
– Кнопку нажмёшь, – прохрипел, – хребет сломаю.
Побежала за пивом. Тётка, крестясь и причитая, уже выметалась из магазина. Пацан тоже слинял. Сообразительный какой.
– Одну? – губы у девки играют, трясётся.
– Одну.
Дрожащими руками отсчитала сдачу. Молодчина, вот так мне уже больше нравится. Кинул ей пятак.
– Тебе, на мороженое.
В городе ни одной скамейки. Идёшь, ищешь глазами – ни одной. Ну вот как это назвать, а? Областной центр, людишек дохера, а скамеек нет. Мне что, прямо в сугроб садиться? Да я могу, я не гордый, только умирать из-за вас, уродов, от простуды не хочется. Козлы, насрать им на простого человека. Ссукабля, вырезал бы всех!
Пришлось сесть на железную оградку у дороги.
Сел, открыл банку, отхлебнул пивасика. Оглядываюсь.
Город как был кучей говна, так и остался. Ничего не изменилось за десять лет. Так, несколько новых зданий, и всё. А так всё та же грязь, та же срань.
Что-то не ласково ты меня встречаешь, город. А, что такой неласковый-то? Боишься, сука? Бойся, бойся, правильно делаешь. Я сейчас нереально злой. Я сейчас на всё готов. Я всех твоих жителей раком поставлю, а тебя с землёй сравняю. Не веришь? Погодь чуток, ещё узнаешь, на что я способен.
– А, бабусь! – крикнул проходившей мимо старухе. – Что вы все такие неласковые? Злобные такие. Город что ли виноват?
– Что? – повернулась она на голос. – Злые?
И приободрилась.
– Ой, злые, сынок, злые. Давеча в магазин пошла, кефир выбираю…
– Всё, старая, всё, – осадил её. – Понятно всё с тобой. Ступай, куда шла.
– Что? – вопрошала старуха. – Злые?
– Ну-ка брысь отсюда! – привстал и заорал на неё.
Бабушка испуганно заковыляла дальше.
