Проклятый поэт

– Неужели ты не хочешь меня?

Дзинь-дзинь.

Ее голос был подобен дребезжанию хрусталя, тонкому колокольчику. Она знала, каким голосом нужно говорить, что бы мужчина слушал.

Ночь пахла черемухой и искрилась яркими бликами звезд. Ночь, как и она, хотела понравиться хозяину дома, хотела развеять его постоянный покой и тоску сотней своих красок, тысячами огней и миллионами звуков.

– Почему ты не отвечаешь?

Дзинь-дзинь.

– Зачем? Ты и так прекрасно знаешь ответ. Зачем говорить то, что и так, само собой разумеется?

Она подошла и легла рядом с ним на потертый старенький диван. Диван странно смотрелся в обстановке гостиной. Камин потрескивал и обжигал ноги теплом, согревая мерзнущую его плоть. Он любил камин. Он любил огонь в камине. Любил за дерзкое виляние его язычков, за шумное шипение поленьев, за буйство красок ежесекундно сменяющих друг друга на ярком холсте пламени. Он любил его за то, что казалось камин, был единственным предметом в этом доме, кой говорил о жизни. Шкуры на полу? Нет. Они когда-то были жизнью, видели жизнь и даже желали ее. Но это было очень давно. Сейчас же это были мертвые куски плоти, что лежали и молчали о смерти. Мебель? Это просто мертвое дерево, которому какой-то бездельник, именующий себя художником, придал форму классицизма, и вдобавок усыпал эмалью и каменьями, что еще больше подчеркнуло его мертвенность. Люстра заслуживала отдельного упоминания. Кто и зачем захотел слить воедино такую уйму латуни и хрусталя, оставалось для хозяина дома до сих пор тайной. А большей тайной для него было то, как тот человек, говоривший об уюте и эстетстве, и называющий себя смело дизайнером, смог его уговорить купить всю эту обстановку. Только камин, кальян и старенький потрепанный диван были дороги ему. Камин за свою жизненность. Кальян за свой покой и негу что дарил он своему обладателю. Старенький диван за память. За память о тех временах, когда у него не было своего дома, когда не узнавали его на улицах, а в его карманах звенел последний серебряник, о тех временах, когда она была рядом. О тех временах, когда она была с ним…

Как давно это было…

– Ты совсем не хочешь меня? – Она умело скинула с себя ту маленькую ткань, что едва прикрывала ее нагое и прекрасное тело.

– Ты же прекрасно знаешь, что совсем.

Она легла совсем рядом и прижалась своей трепещущей плотью к несу.

– Ты думаешь о ней?

О ней…

О ней. О самой прекрасной женщине на земле. О ней, с кем была связана вся его жизнь, там в далеком прошлом. О ней, что не отпускала его в сером настоящем и вряд ли отпустит в ближайшем будущем. О той, что, уходя, пожелала ему удачи. О той, которою он воспел на мертвой бумаге, слагая тоскливые и тусклы стихи, что так больно ранили его сердце и так нравились миловидным женам хозяев его славного города Вертепска.

Думал ли он о ней?

– Ты думаешь о ней? – Повторило существо, что лежало с ним рядом.

– Не мешай.

– Почему?

– Я работаю.

– У? – Тонкие брови округлились в немом вопросе.

– Я пишу стих.

– Но ты же не пишешь. У тебя в руках нет ни пера, ни бумаги, ни даже КПК на худой конец. Ты валяешься на своем стареньком диване в трех метрах от компьютера, и говоришь, что пишешь?

– Для того, чтобы писать, не нужны ни бумага, ни перо и тем более компьютер.

– Но чем же тогда ты пишешь?