P. S. Выдержки из дневников 2016—2017 гг.

Ветер как вывернет сегодня зонтик, и сразу

повалил его набок. Это было у кафе «Любовь».

А ведь он стоял, опираясь на бетонную базу,

рассчитанную на противодействие силе ветров.

Зонтик как упадет тогда на машину-тойоту,

и она запела жалобной сигнализацией,

как будто монотонно оплакивала что-то

помимо похода хозяйки в страховку за компенсацией.

В мире вообще очень многое определяют сила ветра и парусность,

гораздо больше, чем сила тяготения и наборы правил.

Между прочим, «любовь» по-эстонски armastus.

Не знаю, зачем я это добавил.

Кого мы не возьмем в коммунизм?

Того, кто стоит на траволаторах.

Того, кто говорит о «дегуманизации», когда его называют козлом.

Того, кто всегда расплачивается в супермаркетах мелочью. Того, кто носит потную жилетку камуфляжной расцветки.

Того, кто разговаривает о политике у стола с закусками на фуршетах.

Того, кто употребляет выражение «от слова «совсем».

Того, кто испытывает сексуальное возбуждение от политических карт.

Того, кто запрещает любые слова.

Того, кто цинично варит капусту в общественных местах.

Того, кто лечит котов гомеопатическими препаратами.

Того, кто закладывает страницы книг фантиками от шоколадок фабрики «Красный Октябрь».

Того, кто в компании сперва пердит, а потом смеется.

Того, кто подпевает на улице мобильным телефонам.

Того, кто придумал одеколон «Спецназ».

Того, кто знает наизусть всего Бродского.

Того, кто носит розовое с оранжевым.

Того, кто пишет «вообщем» и «в крации».

Того, кто не возьмет нас в коммунизм.

Ну и коммунистов тоже, конечно.

иду красивый молодой

пятидеститрехлетний

и пахну кельнскою водой

как день последний летний

лучом вечерним солнце грей

плешивую макушку

природы пышный даунгрейд

пленителен как пушкин

сияй сияй прощальный свет

сочувствием привета

хоть в этих строчках смысла нет

но нет его и в этой

в аэропорту имени мери (но

не стюарт и не той, что чудь, а леннарта)

сижу в кафе. вокруг меня немерянно

свободных мест, и я придумал глупую рифму «полено рта»

чтоб как-то эту рифму оправдать,

я заказал бы тут сливочное полено

но в ассортименте его не видать

лишь килька да какой-то ложный штрудель

он холоден и сладок, он посыпан

елейной пудрой, как курагина элен,

я думаю, страдая недосыпом:

как жаль, что нет тут все же сливочных колен или полен

так сочинился мной сонет

о том, как тут полена нет

ветреная геба в ноябре скупа тихо сеет с неба манная крупа

по микрорайону мухой в молоке черная ворона ползает в тоске

воздух точно вата плоть его бела и великовата плотность для крыла

Старик в тринадцатом автобусе с утра развертывает влажную газету, трет шарфом запотевшие очки, просматривает некрологи внимательно, как будто опасаясь кого-то пропустить.

Тринадцатый автобус покашливает выхлопом. В тумане за окнами деревья пробегают, как тени. Под мостом молчит река, по ней плывут расплывчатые льдины, как некрологи по газетной полосе.

Читатель этого текста дочитывает этот текст.

Кто это там остановился на опушке нашего леса, за озером?* – думает Пушкин.

Няня, – кричит, – погляди-ка, не курьер ли с разрешеньем на выезд? Не Анна ли Петровна из Риги надумала к нам назад? Стоят в сумерках. Смотрят вдвоем, а вьюга известью лепит, слепит глаза, того и гляди – выест.