Борух Баклажанов. В поиске равновесия

Выдрин Сергей Николаевич, дед мой, это тебе

«Хочешь изменить мир – начни с себя»

Возможно, народная мудрость

“Wer schreibt – der bleibt”[1]

Возможно, она же, но немецкая

Вы не ловили себя на мысли, что, думая о чем-то, вы вдруг понимаете, что кто-то когда-то об этом уже говорил? Вы хватаетесь за эту мысль и, дорабатывая ее на свой лад, дарите ей новую жизнь. Эта передача мыслей вперед и является, так или иначе, естественным процессом развития общества. Вы читаете книги и газеты, смотрите фильмы, путешествуете по многочисленным источникам информации, общаетесь с людьми разных возрастов, набираясь у одних мудрости, а у других бесшабашности и задора и, пропустив это все сквозь себя, передаете дальше, будучи одним из участников эстафеты, коей и является вся наша жизнь. Она наш вечный наставник, ибо лучше нее учителя придумано не было.

Поколения учат поколения, подавая примеры и давая задания. Примеры эти могут быть хорошими или посредственными, а задания зависят от них. Этот этюд об этом. Он о человеке поколения 90-х, который родился на стыке времен. В нем мысли, наблюдения и умозаключения, которые посещали автора на определенных этапах его жизни. Возможно, что-то он упустил, как киноактер, снявшийся в фильме и жалеющий, что он актер не театральный, поскольку следующим вечером он сыграл бы иначе. Но этюд этот написан здесь и сейчас конкретным автором, в противном случае это была бы уже совсем другая книга.

Некоторые подумают, что автор решил примерить на себя «катехонскую» рубаху – Боже, упаси – рубаха та тяжелее любой кольчуги, да и размеров ни один портной не знает. Будучи же частью того поколения, на написанное он имел полное право, а промолчать было бы преступлением.

Был ли этот герой на самом деле? Может быть, да, а возможно, и нет. А может быть он один из вас, ибо многие найдут в нем часть себя, как и сам автор, когда-то давно беседовавший с ним перед зеркалом за бутылкой коньяка.

Люди живут цитатами мудрецов и философов, питаются различными обрывочными статьями и эссе, поднимающими широкий круг вопросов, но обо всем, что написано тут, так или иначе, думал каждый из них. Попытка собрать многое воедино и была основной задачей этого этюда, но, быть может, осталась всего лишь попыткой, хотя если каждый читатель найдет здесь хоть толику здравого для себя зерна – значит, автор не зря вложил сюда силы и душу, а уж как это получилось – покажет лишь время.

Блаженная тишина, подобно вечернему туману, опускалась из-под сводов синагоги, окутывая хоры и наполняя полутемный зал. Безмолвие лишь изредка прерывалось робким шепотом, разносившимся эхом и угасавшим в воздухе. Приближалось время вечерней молитвы, и народ постепенно прибывал, хаотично растекаясь по залу и рассаживаясь. Люди заходили сюда, оставляя свои тягости и невзгоды вне этих стен, преисполненные веры и надежды. Они входили, словно в какой-то иной мир, снимая маски в сладостном ожидании той редкой возможности побыть собой. Люди заходили домой, где не было богатых и бедных, были сняты погоны и попраны ранги, и огромный магендовид, как всевидящее око, наблюдал из-под купола за всей круговертью этого дома собраний.

Левий то суетился у бимы в последних приготовлениях, то шел к входу, встречая людей, переглядываясь с неподвижно стоявшим поодаль кантором. Кантор был молодым мужчиной лет 30-и приятной полноты и с добродушным лицом. Он держал в руках Тору, одет был согласно случаю и пристально наблюдал за человеком, сидевшим в первом ряду. Человек был средних лет, крепкого телосложения, ухожен, даже слегка щеголеват. Он был в костюме и задумчивости. И то, и другое шло ему. Начищенные до блеска ботинки и идеально выглаженные брюки явно выдавали в нем педанта. «Что он тут делает?» – думал кантор, смотря ему в глаза и внимательно изучая его отнюдь не иудейскую внешность. Человек сидел спокойно, и чувствовалось, что в своих мыслях был где-то далеко. Потом он стал осматриваться, с интересом изучая все вокруг, и в один момент их взгляды встретились. Взгляд у человека был тяжелый, и кантор, открыв Тору, переключился на нее. Затем он стал медленно ходить по залу и, встретившись с коэном, взял его за руку и повел к человеку. Они приближались медленно и беззвучно, слышен был лишь шепот молившегося поодаль миньяна мужчин, мерно помахивавших тфилинами на головах. Подойдя к нему и немного постояв, коэн начал что-то говорить. «Нарекаем тебя…» – доносилось, словно эхом из-под талоса коэна, закрывавшего ему лицо. Говорил он тихо, и человек не мог ничего разобрать. «Нарекаем тебя…Борухом», – повторил коэн, приблизившись вплотную и глядя человеку прямо в глаза.