Золотая рыбка

Вот история, которую мне когда-то подарило море. Она пахнет солью, старым деревом и тёплой рыбьей чешуёй. Если читать её ночью, при свете керосиновой лампы, слышно, как вокруг скрипят канаты, как дышит в темноте вода. А днём в ней видно золото – не то, которое кладут в сундуки, а то, которым вода освещает ладони, когда ты впервые берёшь в них маленькое чудо и боишься сжать слишком сильно.Я расскажу её так, как умею: просто. Потому что всё сложное в ней и так будет понятно. Море не любит многословия, оно говорит короткими волнами и долгими паузами. А паузы – это тоже слова.

Я опустился на песок вынужденно: старый мотор моего самолёта закашлял, как простуженный старик, и замолчал. Небо было чистым, но ветер вдруг стал капризным, как ребёнок на лестнице: то тянул за рукав, то отталкивал. Я выровнял крылья, потрогал взглядом берег и, не споря, сел. В таких вещах не нужно быть героем. Нужно просто тихо выполнить то, что просит пространство.

Песок был золотистым, но не тем чистым золотом, что сверкает на открытках. Здесь в каждом зерне жил запах водорослей и соли. На берегу – хижина. Как будто ребёнок сложил её из обломков корабля и ладонью разгладил крышу. У двери сидел старик. Он курил что-то горькое и не удивился самолёту. Люди, у которых над головами каждую ночь ходят звёзды, редко удивляются железным птицам.

– Добрый вечер, – сказал я, отряхивая рукава. – Мне пришлось сесть. Можно попросить воды?Старик кивнул. Его глаза были светло-серые, как море, когда облака закрывают солнце. Он дал мне кружку. Вода была холодной, чистой – в ней жили отражения лодок и маленькая медуза, устроившаяся в стеклянном животе кружки, как в новом доме.

– Мотор? – спросил старик. Я кивнул.

– Да. Немного отдохнёт и снова заговорит. Вы здесь один?

Старик снова кивнул.

– Почти. У меня была жена. Она все ещё… – он замолчал и посмотрел в сторону моря. – А впрочем, об этом ты сам услышишь, если умеешь слушать.

Он говорил «ты», как говорят те, кто не умеет и не хочет прятаться за вежливость. Я улыбнулся. Я люблю, когда со мной так разговаривают. Это означает: ты не чужой. Это означает: от тебя не ждут виньеток и шляпок на словах.Мы сидели у хижины. Рядом лежала старенькая кадушка – корыто, местами выбеленное, местами чёрное от времени. В углах шёл мышиный шелест: они тоже готовились к ночи. Море дышало. Я наклонился и увидел на песке следы: лёгкие, будто их оставили не ноги, а ветер. Сначала подумал, что это вода уносила вверх струйки песка. Потом догадался: это были шаги ребёнка.

– У вас есть внук? – спросил я.

Старик улыбнулся, как улыбаются те, у кого внутри хранятся сразу и радость, и боль.

– Иногда у меня есть мальчик. Иногда его нет. Он приходит, когда я перестаю обижаться на воду. Тогда он садится у моих ног и спрашивает одно и то же: «Дедушка, почему рыбы молчат?»

– И что вы отвечаете?

– Что они молчат только для тех, кто слушает ушами. Рыбы разговаривают кожей, бликами, тенью. Если научиться разговаривать так – можно подружиться даже с золотой.Я подумал, что он шутит. Но старики у моря шутят только тогда, когда хотят научить.

Ночью я чинил мотор. Железо слушается руки, когда рука не торопится. Я разобрал карбюратор, вытер его сухой тряпкой, вдохнул запах горелого масла, в котором иногда живут ответы, и ненадолго забылся. Проснулся от шороха волны. Она пришла ближе, чем днём, и что-то тихо рассказывала песку. Я встал и пошёл к воде. Там, где пена касалась ног, было тепло, как рука.И я увидел её. Она была маленькой, как детская ладонь, но в её чешуе жило столько света, что я невольно прикрыл глазами – как прикрываешь глаза, когда в комнате включают внезапно лампу. Золото на её спине было не монетным – оно было солнечным. В нём не было тяжести. Оно летало.