Весна в степях выдалась на редкость горячей. Полуденное солнце способно было прожечь дыру даже в самом привычном к этой жаре кохтэ (*так называют свой народ степняки), поэтому мало кто осмеливался покинуть свой шатёр днем. А на рассвете — ещё можно, и два молодых человека проснулись очень рано, чтобы успеть и воды принести с ручья, и прогуляться, и просто — вдоволь поваляться на траве, чем они и занимались.
— Ингвар, ты баран!
— Согласен.
Рыжеволосый юноша мечтательно прикусил травинку, щурясь. Он разглядывал облака на небе как невероятное чудо — с искренним восторгом и радостным удивлением. Его товарищ, крепкий смуглый парень в алой шёлковой рубашке даже задрал голову, чтобы поглядеть: что там такого в этом небе? Птицы ли странные летят, а может, близится долгожданный дождь? Но небо было совершенно обычным, и облака тоже были обычные — словно нанесённые крупными мазками на голубое полотно.
— Женщины — они ведь для чего нужны? — упрямо продолжал краснорубашечный, ероша короткие черные волосы. — Для удовольствий!
— А я думал, для любви, — мягко и слегка укоризненно заметил тот, кого назвали Ингваром.
— Так я о том же! Любовь — она знаешь, какая сладкая? Ох, ко мне в шатёр ночью приходила Джайя, до чего ж нежная у неё кожа! А грудь знаешь какая?
— Мне плевать, — коротко ответил Ингвар, переворачиваясь, наконец, на живот. — Сам ведь знаешь, для меня существует только Ситара.
— Врешь ты все. Прекрасно для тебя другие существуют. На реке кто вместе со мной в камыше прятался, когда наши стирали? И не говори, что не понравилось. И Ситару свою драгоценную ты бы с удовольствием зава…
— Асахан! — голос рыжеволосого вдруг взвился как птица. Ингвар ясно давал понять: не позволит даже слова лишнего в пользу любимой.
— Я и говорю: баран! — не унимался приятель, нисколько не испугавшийся. — Бабам это нравится не меньше, чем нам. Иначе б сами не приходили. Нет, конечно, доставить удовольствие женщине — тоже нужно уметь, но на самом деле ничего…
— Асахан!
— Ну что Асахан, Асахан? Скажи ещё, что не хочешь свою дарханийку. Не мечтаешь о ней ночами? Тогда ты просто евнух!
— И хочу, и мечтаю, — сдался Ингвар. — Но не это важно, ты пойми. Я ее просто… люблю.
— Ай, ладно, — Асахан широко зевнул и прикрыл глаза. — Ты больной, но, к счастью, не заразный. Любишь и славно. Вот только дархан ее тебе не отдаст, верно? Что делать будем?
— Украду, — совершенно спокойно и ровно произнёс юноша.
Асахан сел рывком, с изумлением уставившись на друга.
— Без меня? — с искренним возмущением воскликнул он. — Снова?
Ингвар хмыкнул, косясь на яркое солнце.
— Жарко, как в пламени костра, — заявил он, — пора возвращаться.
— Нет, погоди! Ты собрался опять в Дарханай — и без меня?
Рыжеволосый только плечами пожал, подхватывая наполненные водой меха. Обсуждать что-то было рано. Да и корабли его родича давно уж уплыли. Сначала нужно было посоветоваться с отцом, а потом что-то предпринимать.
Асахан недобро посмотрел в спину друга, скривил губы, но больше ничего не сказал: знал, что бесполезно.
Юноши были меньше, чем друзьями, но больше, чем братьями. По меркам народа кохтэ они были очень близкими родственниками; Асахан — сын Великого Хана, Ингвар — первенец ханской сестры. Если бы они были рядом с младенчества, они бы срослись в единое дерево, до того они друг друга дополняли. Асахан — порывистый, скорый на слово и дело, смелый до безумия и верный до смерти. Ингвар — молчаливый и тихий, скрывающий от всех мысли свои и чувства, осторожный и очень глубокий. Каждое его слово как истина, как камень — упал и не поймаешь. Если Ингвар встал и пошёл, остановить его может не каждый.
