Грустный оптимизм счастливого поколения

Мальчишкой каждый год родители отправляли меня из Москвы на все лето в деревню Тихвинку, что под Санкт-Петербургом, вблизи железнодорожной станции Тайцы. И сложилось так, что именно с этой деревней связано для меня понятие родного края и именно отсюда берет начало моя память.

Тогда, в пятидесятых годах прошлого века, деревня насчитывала около тридцати сильно обветшалых домов, два покосившихся, но еще довольно крепких двухэтажных дома свидетельствовали о прежних, более благополучных временах. Посреди деревни, протянувшейся вдоль пыльной дороги, в небольшой ложбинке приютился заросший пруд. По мере удаления от дороги дома уступают место сараям, огородам, лугу, кустарнику и, наконец, лесу. Лес, обступающий деревню с двух сторон примерно в полукилометре, несомненно, является важнейшим достоянием местности.

Картина деревни, как и любой пейзаж, была бы неполной без неба, тем более что небо здесь поистине огромно со всех сторон, куда ни бросишь взгляд. Кажется, что этот простор занимает больше половины небесной сферы. И ничто, пожалуй, не трогает в Тихвинке душу горожанина так, как песня жаворонка в поднебесье на фоне тиши и простора. Нигде мне не доводилось слушать столь мелодичного и бескрайнего звучания неба, освежающего и успокаивающего душу.

До войны в деревне большей частью жили финны, которые потом были выселены. И только один пожилой малорослый финн как-то остался, вероятно в силу своей неприметности. Он жил одиноко в домике, сложенном из бутового камня. Так же из бута были выложены тропинки и глубокий колодец на его участке. Вода в нем была отличная, и ей пользовалась значительная часть примыкающей деревни. Все на участке было в образцовом порядке, даже дрова старик пилил по мерке, работая непременно в нарукавниках и аккуратном сером фартуке. И взять бы деревне с него пример, ан нет, беспорядок на других дворах был столь привычен, что и подступаться к нему не считалось нужным.

В 1947 году мои родственники по линии мамы купили один из покинутых финнами домов. Во время войны дом зацепили вскользь два снаряда, а может быть, мины. Один прилетел со стороны Ленинграда и был, видимо, свой. Второй – явно неприятельский – прибыл с противоположного направления. Они повредили два противоположных угла дома: пробили крышу по краям возле карниза, ободрали снаружи бревенчатые стены и, потеряв скорость, вошли в землю не взорвавшись.

Кроме этих двух серьезных ранений, крыша и сруб дома собрали великое множество мелких осколков.

Судя по всему, бои в этих местах были нешуточные, что неудивительно, поскольку деревня находится в пяти километрах к югу от знаменитой Вороньей горы, с которой обстреливался Ленинград. Воронками разного размера были усеяны все поля и огороды. Даже через десять лет после войны в лесу частенько можно было найти патроны, стволы от винтовок, гранаты, мины, снаряды, стоившие подчас здоровья и даже жизни некоторым моим сверстникам.