Лунные Имена

На восточном побережье Эль-Ахана, где тени всегда длиннее тел, даже в полдень, и где воздух пахнет солью и древней печалью, стояла деревня, не обозначенная ни на одной карте. Её крыши – треугольные, покрытые травяной черепицей, казались выросшими прямо из земли. Стены домов были глиняными, цветом выветрившегося янтаря. А окна – крошечными, как глаза тех, кто привык жить, не наблюдаясь.

Название у деревни было. Но никто его не произносил.

Старейшины говорили, что истинное имя – это не звук, а дух. И если выговорить его громко, мир может проснуться не тем лицом. Давняя легенда гласила: под скалами, что нависали над бухтой, спит тот, чьё дыхание звучит, как прибой, и кто забывает себя, когда люди забывают молчание.

Так деревня жила – без имени, но не без памяти.

Днём по пыльным улочкам плелись коровы, а женщины в светлых одеждах развешивали рыбу на сушильных кольях. По утрам пахло дымом, тмином и морской ряской. В полдень – солнце опускалось на крыши, как невидимый плед. А по вечерам, когда ветер полз вниз с холмов, он приносил странные звуки – не то пение, не то зов. Никто не спрашивал, что это. Здесь было не принято задавать прямые вопросы.

Люди рождались, влюблялись, ссорились и умирали, как везде. Только имена у них были – особенные. Не такие, какие даются при рождении. Эти приходили из Лунных Снов.

В ночь, когда младенец засыпал под полной Луной, его мать шептала в темноту просьбу – "пусть снизойдёт имя". А потом ждала. Иногда неделями. Иногда – всю жизнь. Имя могло прийти во сне бабушке или соседу, а бывало, что его приносила чайка, севшая на крышу.

Так и говорили: «Он – Лунный Арлин», или: «Она – Лунная Сэя». Имя, пришедшее из сна, считалось святым. Оно не определяло судьбу – оно сообщало её, как камень, шепчущий о реке, по которой его принесло.

Но была одна девочка, которой имя не пришло.

Она родилась в самую странную ночь: Луна тогда исчезла с неба. Не затмение, не облака – просто небесная пустота. Ни звезды, ни блика. Словно небосвод сам отвернулся.

Мать её умерла при родах, не издав ни звука. Отец, охотник из рода Тар, пропал в камышовых зарослях неделю спустя. Тело не нашли. Сказали: "Тростник его забрал".

Девочка осталась.

Сначала её пытались звать "Та, что под Пустым Небом". Потом – просто Безымянная.

И хотя в деревне никто не смел обидеть её в лицо, спины отворачивались, когда она проходила мимо. К ней не подходили играть. Мать-целительница однажды обронила: «Не прикасайся к ней. Иначе имя твоё потеряет силу».

Но она росла.

Стройная, будто выточенная из песчаника, с глазами цвета глубокого шторма – серо-зелёными, переливчатыми. Волосы – как ночной тростник после дождя. Ходила она неслышно. Говорила редко. Больше слушала. Особенно – ночью.

Она подолгу стояла у берега, босиком на влажном песке. Волны подступали, и, казалось, шептали что-то на забытом языке. Иногда она клала ладонь на воду, словно хотела запомнить её биение.

Никто не знал, о чём она думает. Но однажды старый ткач – тот, что плёл ковры из травы и втыкал в узоры кусочки янтаря – увидел её у костра и сказал:

– У тебя нет имени. Значит, ты ещё не выбрала, чем хочешь быть.

Она посмотрела на него, не моргая. В её взгляде не было страха. Только вопрос, старше любого слова.