Ангел для шейха

Кабир был прекрасен, как падший ангел. Хотя в исламе нет падших ангелов, для меня он навсегда останется таким. Восточным владыкой, властным и жестоким, ослепленным местью и яростью, не считающим людей, его окружавших, равными ему. В какой-то степени так и было. Кабир был умен, хитер и неуловим, как демоны воздуха из его затерянной в песках страны. Джинны. Злые духи, вовсе не такие забавные, как в диснеевском мультике. Мне пришлось пересечь несколько стран в погоне за ним: Эмираты, Катар, Иран, Алжир, Марокко. В детстве, слушая, как отец рассказывает о чудесах востока, я мечтала попасть сюда. Жизнь та еще стерва, исполнила мою мечту, но вовсе не так, как я того хотела.

– Охраны слишком много, уйти не сможем, – сказал Иван и протянул мне военный бинокль. Единственный из людей отца, не бросивший нас с мамой после его смерти. Бывший спецназовец, вынужденный оставить службу из-за контузии, но еще слишком молодой, чтобы идти работать охранником в магазин. Ему было не больше сорока. Плечистый, могучий, с серыми выцветшими глазами стрелка из американских вестернов и широким славянским лицом.

Чтобы посмотреть, пришлось чуть приспустить никаб*, расширяя прорезь для глаз. В Аскалане, если бы я осмелилась выйти на улицу, как привыкла в России, с открытым лицом и распущенными волосами, меня бы забили камнями без приговора, решения суда и следствия. Любой прохожий имел право сделать это, наказать шармуту, шлюху, ибо правоверные мусульманки ни за что не откроют лица вне дома.

Я заглянула в бинокль, и боль, моя старая знакомая, впилась когтями в сердце. Она не покидала меня весь последний год. Врачи говорили, что рана зажила и боли фантомные, но что они понимали? Моя была живая, царапала сердце, рвала его, впивалась клыками.

Пуля Кабира не задела сердце, сантиметром правее – и меня бы похоронили вместе с отцом. Но я выжила и пересекла океаны пустыни, чтобы отомстить, приехала в страну, затерянную в песках и времени. В Аскалане словно не знали, что живут в двадцать первом веке и третьем тысячелетии. Жизнь здесь протекала так же, как века назад. Только столица – Инджим – бежала вперед, наступая на пятки Абу-Даби и Токио. Кабир был негласным правителем Инджима, в Европе его бы назвали Серым Кардиналом. Он правил, не выходя из тени. Эмир Сетифа и единственный человек, к которому прислушивался султан Аскалана. Моя первая любовь, моя неизбывная боль.

Даже сейчас я залюбовалась его точеным профилем, черными пронзительными глазами, губами, будто вырезанными из мрамора самим Микеланджело. Красота – это когда нет ничего лишнего. И в лице Кабира не было ни одной лишней или неправильной черты. Гутра* скрывала его волосы, но я помнила какие они. Черные, густые, шелковистые. Я один раз дотронулась до них, один раз провела по ним кончиками пальцев, но помнила до сих пор. Спустя два года и целую жизнь. Я привыкла видеть его в безупречном дорогом черном костюме и черной рубашке, подчерчивавших стройное, поджарое тело, но и кондура* не скрывала его грациозной, мужской красоты.

Эмир Сетифа занимался тренировкой нового сокола, охота была одним из его любимых развлечений. В России отец несколько раз вывозил Кабира бить кабанов и птицу. Я любила животных и никогда не ела добытое на охоте мясо, но почему-то в отношении Кабира мои принципы давали сбой. И его увлечение охотой завораживало, как и все в нем. Мне было шестнадцать, и я без ума влюбилась в человека, который год спустя убьет моего отца и выстрелит мне в сердце, отнимет все у моей семьи, оставив нас с мамой нищими.