Услышав скрип открываемой калитки, пес Хунхуз, проснулся и несмело зафыркал – так, чтоб услышала хозяйка, но не соседи. Когда в последний августовский день в поселок вошли немцы, они сразу же стали расселяться по домам, притесняя, а то и просто выгоняя за порог их законных хозяев. Особо бдительных собак, справедливо защищавших родные дома от незваных гостей, диковинно одетых и громко рычащих на неслыханном прежде языке, просто пристреливали. Хунхуз будто узнал об этом по своим собачьим каналам информации путем ночного перелаивания с остальными деревенскими псами, и потому старался вести себя как можно менее заметно, дабы не стать следующим. Хунхуз, прозванный так мужем Ольги, Сергеем, поначалу полностью оправдывал свою кличку и вел себя как свирепый азиатский бандит – бросался на всех, кроме Никоновых и еще пары соседей. А сейчас в доме жили четыре немца – старый, потрепанный жизнью в бесконечных немецких войнах унтер, толстый весельчак ефрейтор и два молодых рядовых. Хунхуз не проявлял к ним агрессии, но и старался на глаза лишний раз не попадаться, хотя был не против немецкой тушенки, которой они с ним иногда делились. И как сказал бы начальник гражданской вспомогательной полиции Мезенцев, если бы обладал чувством юмора, «пес склонил свою ушастую мохнатую голову перед превосходящей германского нацией». Однако Мезенцев шутить не умел, что может и к лучшему, ибо один дьявол знает, чтобы бы пришло в голову этому изуверу, дорвавшемуся до власти, если бы он подходил к своему грязному делу с юмором. Но сейчас во двор Никоновых вошли не немцы, а приковыляла запыхавшаяся соседка бабка Настасья.
– Ольга! – закричала она с ходу, – Мотьку опять схватили, тащи документ скорее, не то они его к евреям в барак сунут, там у них холод, и еду не дают приносить, бесы.
Ольга, красивая стройная девушка с длинной темно-русой косой, 26 лет отроду, выскочила из дома, держа в руках недошитую детскую рубашку. Быстро поняв в чем дело, ибо проблемы с немцами у ее брата Матвея были не впервые, она быстро зашла обратно в дом, открыла ключом, лежащим за карнизом, старый буфет, достала пачку документов, и, не разбирая их, вышла на улицу.
– Куда?! – спросила она на ходу соседку.
– На ферме взяли, в комендатуру ведут, мать с ним пошла, говорит дурням, что он не еврей никакой, а они уперлись, бесы. Вот мне наказала тебе передать, чтоб ты документы принесла, говорит ты знаешь, какие нужно – ответила бабка Лизавета.
– посмотрите за Валей, баб Настя, больше некому.
– не переживай Олюшка, я погляжу за дитятком, беги Мотьку вытаскивай.
Ольга быстрым шагом направилась через огромный огород к выходу на улицу, ведущую к реке. Учитывая, что всех евреев неделю назад разместили в здании старого амбара, стоящего на другой стороне железной дороги, Матвея сначала будут допрашивать, так что время еще есть, так как немцы все делают основательно, этого у них не отнимешь. Мезенцев или его главный прихвостень, еще больший садист Федька Булла, расстреливали бы подозреваемых на месте, но они боятся проявлять инициативу. Вдруг немцам это не понравится?
До реки было полторы версты, комендатура находилась прямо за мостом, в здании бывшего сельсовета. До моста дошла быстро, крестьянский труд хорошо развивает выносливость. После раскулачивания у Никоновых работали все члены семьи, невзирая на пол и возраст, и Ольга, родившаяся еще до революции в купеческой семье, быстро освоила крестьянский труд и никогда им не брезговала – обрабатывала огород, ухаживала за животными, а осенью ходила за много верст через лес на болото, где целый день, стоя в ледяной воде в шерстяных чулках, заменяющих болотные сапоги, собирала клюкву на продажу. Сейчас она находилась дома в дневное время только по причине болезни маленькой Валюши. Обычно за ребенком приглядывала мать, которую в силу возраста освободили от работы, но сегодня у Валюши был небольшой жар, и поэтому Ольга послала мать вместо себя на ферму, а сама осталась следить за ребенком. Помимо сестры Люси и брата Матвея, у Ольги была еще сестра Зоя, жившая в Ленинграде. О ней ничего не было известно с момента прихода немцев. Первое время немцы бахвалились, что возьмут штурмом Ленинград за неделю, показывали знаками, как будут выпивать в Ленинграде, отмечая его взятие. Но теперь от Ленинграда шли бесконечные машины с ранеными, они переезжали через автомобильный мост и ехали к станции, где санитары, с ног до головы испачканные кровью, грузили покалеченных солдат и офицеров в санитарные поезда. Про штурм Ленинграда немцы теперь не говорили, а местные не спрашивали, чтоб лишний раз не злить, так как и так было понятно, что блицкриг на данном направлении у них не задался.
