Все жанры Все авторы
Изобилие и аскеза в русской литературе: Столкновения, переходы, совпадения - Коллектив авторов

Изобилие и аскеза в русской литературе: Столкновения, переходы, совпадения

Страниц

270

Год

2020

Аскеза в русской культуре - ключевой элемент самоидентификации. Она отражает стремление к отказу от земных благ и жизни воздержания. Понятие бедности в этом контексте охватывает не только материальную нужду, но и ограниченность окружающего мира и природы. Некоторые мыслители, включая Н. Бердяева, М. Вебера и Н. Элиаса, рассматривают аскезу как инструмент самодисциплины и самоограничения, придавая ей эпохальное значение в экономическом и цивилизационном контексте.

Однако, если обратиться к Библии, понятие изобилия становится важным, а не аскеза. Библейский пример умножения хлебов без какого-либо самоограничения со стороны людей подчеркивает это. Таким образом, можно ли считать пару изобилие/аскеза противоположными? Как напряжение между этими двумя полюсами моделируется в русской литературе? Как советская культура отразила идею превращения крайней бедности в избыточное богатство?

В данной книге представлены статьи Ж.-Ф. Жаккара, К. Ичина, О. А. Ханзена-Лёве и других исследователей, посвященные этой тематике в русской литературе от средневековья до наших дней. Эта коллекция предлагает новые взгляды на важное явление русской культуры и его развитие на протяжении веков.

Читать бесплатно онлайн Изобилие и аскеза в русской литературе: Столкновения, переходы, совпадения - Коллектив авторов

ИЗОБИЛИЕ И АСКЕЗА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: ИДЕИ И ПРАКТИКИ (ПРИБЛИЖЕНИЕ К ТЕМЕ)

Йенс Херльт, Кристиан Цендер

Понятийная пара «изобилие и аскеза» вписывается в ряд оппозиций разных гуманитарных и социальных дисциплин: антропологии и религиоведения, если думать о «празднике и голоде», «обжорстве и посте»; экономики, социологии, культурологии, если взять ее как пару «благосостояние и нищета» или «роскошь и скудость»; наконец, риторики и эстетики, если перевести ее на «велеречивость и лаконичность», «максимализм и минимализм» и так далее1. «Был голод, было и изобилие»2, – пишет А. М. Ремизов в начале «Огненной России» и открывает на первой же странице произведения весь этот диапазон, ведущий от этнологии через экономику к (мета-)поэтике.

Между тем пара «изобилие и аскеза» очевидно функционирует несколько иначе. Это пара неуравновешенная, несимметричная: изобилие ведь обозначает состояние (отчасти и событие) чрезмерности, тогда как аскеза обозначает технику, а именно способ духовно упражняться (др.-гр. ἄσκησις – «упражнение») с помощью телесных практик. В конце концов приходится оговориться, что эта пара, строго говоря, не является оппозицией. Более того, в ней скрыта некая циркулярность; в чем же может заключаться цель аскезы, если не в изобилии? На что может надеяться тот, кто умышленно «умирает для жизни», кроме самой жизни, разумеется в каком-то «высшем» смысле? Если обратиться к Библии, то евангельским понятием оказывается изобилие (гр. περίσσευμα), а вовсе не аскеза3. «Закон изобилия»4, по выражению одного из современных теологов, насквозь пронизывает Новый Завет. Его образцом стало чудо умножения хлебов, достигнутое без каких-либо аскетических подвигов со стороны присутствующих людей5. Изобилие в данном случае имеет аллегорически-духовный смысл, означая причастность к небесному «пиру». Тем не менее нельзя забывать о конкретной «материальности» этих чудес. Можно привлечь и пример из агиографии. В житии Феодосия Печерского описывается случай: однажды в монастыре закончилась еда. Подвижник начал молиться, и тут же в монастырь привезли «три телеги съестным: хлебом и сыром, и рыбой, чечевицей и пшеном, и медом к тому же»6. Таким образом, плод подвижничества – изобилие пищи. Подобная плодотворность аскезы, однако, не всегда себя проявляет. Так, житие Исаакия Печерского, написанное в том же XI веке, показывает опасность аскезы. Исаакию в его аскетической гордыне кажется, что он уже причастен божественным откровениям, и, как следствие, он полагает, что способен различать духов. Это приводит к внутренней смерти Исаакия, которая имеет вполне физическое проявление: ему приходится заново учиться ходить и говорить. Впоследствии Исаакий не перестает быть аскетом, но кардинально меняется характер его подвижничества. Ему приходится перенаправлять аскезу от себя к другим. Характерно, что он начинает странствовать и юродствовать7. Путь Касатского, о. Сергия из знаменитого рассказа Л. Н. Толстого, аналогичен и в этом смысле сугубо житийный8.

Н. А. Бердяев, усиливая старый скепсис по отношению к чисто духовным подвигам, определял аскезу как то, чего человек может достичь от себя9. Опять же это никоим образом не противоречило традиции. Так, отец-пустынник Евагрий Понтийский (IV век) понимал аскезу лишь как «практическую» ступень (πρακτικὴ), то есть «метод по очищению души от страстей»

Вам может понравиться: