Шепот Мертвого Тростника

Дождь над Ханяном шел третий день. Не яростный летний ливень, что смывает пыль и приносит прохладу, а мелкий, упрямый, холодный плач осени. Он превращал столичные улицы в вязкие потоки грязи, пропитывал сыростью соломенные крыши бедняцких хижин и заставлял глухо, тоскливо барабанить по черепичным скатам домов благородных господ. Мир сузился до размытых силуэтов, до дрожащего круга света от одинокого фонаря и ощущения всепроникающего холода, что пробирался под слои одежды и селился в самых костях.

Именно в такую ночь за Юн Со-ри пришли.

Стук в ворота ее скромного дома, укрытого в дальнем, непарадном переулке, был негромким, но настойчивым. Три быстрых, отрывистых удара – условный знак. Со-ри, сидевшая при свете масляной лампы над старым медицинским трактатом, даже не вздрогнула. Она медленно закрыла книгу, провела пальцами по истертому кожаному переплету и поднялась. Ее движения были лишены суеты, в них сквозила привычка к ночным вызовам и глубоко укоренившаяся осторожность.

За дверью стояли двое в промокших насквозь дорожных шляпах, скрывавших лица. Один держал в руке фонарь, тусклый свет которого выхватывал из темноты их простые, но крепкие одежды слуг богатого дома. Они не произнесли ни слова. Молча посторонились, указывая на крытый паланкин, что чернел у самых ворот, похожий на большой угловатый гроб. Это тоже было частью ритуала. Чем меньше слов, тем меньше свидетелей.

Со-ри, накинув поверх своего простого платья темный, неприметный плащ, шагнула в промозглую ночь. Она несла с собой лишь небольшую холщовую сумку, в которой лежали не лекарства и не амулеты, а набор странных, для женщины немыслимых инструментов: тонкие пинцеты, острые иглы, несколько чистых льняных тряпиц и маленький флакон с едкой, пахнущей спиртом жидкостью.

Паланкин оказался тесным и душным. Сквозь плотно задернутые шторы не проникал ни свет, ни звук, кроме мерного покачивания и хлюпанья ног носильщиков по грязи. Со-ри сидела в полной темноте, ее спина была идеально прямой, а руки спокойно лежали на коленях. Она не знала, куда ее несут. Ей и не нужно было знать. Ее работа начиналась там, где заканчивались чужие жизни, и география не имела значения. В Ханяне ее знали не по имени. Ее знали по прозвищу, которое произносили шепотом, со смесью страха и надежды – «Призрачный лекарь». Лекарь, которого звали не к больным, а к мертвым.

Путь был недолгим. Паланкин опустился на землю с глухим стуком, и полог откинулся. Они были на заднем дворе богатого поместья. Высокие каменные стены глушили шум дождя, а архитектура дома, даже в темноте угадываемая своей правильностью и размахом, говорила о высоком статусе владельца. Ее провели через служебные постройки, по пустым коридорам, где даже прислуга, казалось, испарилась, затаившись по своим каморкам. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом мокрого камня, благовоний и чего-то еще – густого, почти осязаемого страха.

В самой дальней комнате бокового флигеля, обставленной с изящной простотой, которую могли позволить себе лишь очень богатые люди, ее ждал хозяин дома. Господин О, чиновник из Ведомства ритуалов, был бледен. Его дорогой шелковый халат был помят, а холеное лицо с редкой бородкой подрагивало от нервного тика. Он метался по комнате, заламывая руки, и его состояние было смесью горя и паники, в которой паника явно преобладала.