Именем тишины. Рассказ

© Олег Харит, 2025

ISBN 978-5-0067-0047-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все персонажи, события и организации, описанные в данном произведении, являются вымышленными. Любое совпадение с реальными людьми, живыми или умершими, а также с реальными событиями, является случайным и непреднамеренным.

Рассказ содержит элементы, затрагивающие темы насилия, утраты и общественной несправедливости. Эти темы раскрываются исключительно в художественных целях и не отражают точку зрения автора на конкретные политические, юридические или социальные институты.

Автор не преследует цели обвинения каких-либо реальных лиц или учреждений. Текст создан как акт художественного воображения и направлен на исследование человеческой боли, стойкости и моральных последствий равнодушия системы.

На чердаке пахло забвением. Пыль лежала на вещах слоем времени, утолщённым десятилетиями молчания. Свет пробивался сквозь перекошенное слуховое окно – узкими полосами, от которых вещи казались застигнутыми врасплох. Здесь не было часов. Только скрип пола, дыхание паутины в углу и редкое потрескивание досок, взывающих о своей старости.

Эстер стояла у старого сундука, прислонённого к стропилам, и держала в руках футляр. Он был чёрным, облезлым, с одной погнутой защёлкой. Скрипка принадлежала отцу. Он играл редко – по воскресеньям, когда мать позволяла себе молчать, а соседи ещё не уехали. Мелодия его игры не менялась: короткая, обрывистая, с замиранием на четвёртой ноте. И всё же Эстер помнила не звук, а руки. Сухие, чуть в пятнах, с тонкими пальцами – они держали скрипку так, как держат воспоминания: нежно, но с отчаянной силой.

Она сняла крышку. Внутри лежал инструмент, покоробленный от времени, с потемневшей декой. Струны были рваными, смычок осыпался, как ресницы уснувшей старухи. И всё же внутри, под подкладкой, оставался тот самый клочок бумаги. Нарисованный карандашом котёнок с подписью Ханны: «Папе. Чтобы не скучно». Девочка была ещё маленькой – едва умела держать карандаш. Но всё в этом рисунке было точным: хвост в восемь петель, огромные глаза, кривой домик на заднем плане. Они тогда смеялись. Эстер вспомнила, как Ханна, нахохлившись, защищала своего кота: «Он не кривой. Он – добрый».

На чердаке было холодно. Ветер со скрипом заходил в щели, но Эстер не спешила уходить. Всё здесь хранило тяжесть – не явную, не выкованную из металла, а растянутую, как тень под вечер. Она положила футляр на пол, села рядом, прислонившись к брусу. На миг казалось, что всё останется так. Старая женщина и старая скрипка, тишина и кошачий рисунок, застывший под истлевшей тканью.

– Мама, ты идёшь? – голос снизу прозвучал невпопад, как капля на стекле посреди сухого дня.

Ханна. Её голос всегда был немного выше, чем нужно. Он обгонял слова, как птица – собственное крыло. Эстер закрыла глаза, пытаясь удержать этот звук внутри себя, не расплескав. Она вспомнила, как дочь поднималась сюда, ещё в пижаме, с медвежонком в руке, заглядывала в ящики, находила забытые книги. У неё была особая способность – превращать любую пыльную вещь в сокровище. Один раз она нашла старую брошь – фиалку из стекла – и назвала её «королевским знаком». Два дня подряд играла в рыцарей, и сама же командовала своим войском. Тогда Эстер спрятала брошь обратно – на память. Сейчас она лежала рядом со стопками книг, между бабушкиным шёлком и серой коробкой с пуговицами.