Последний Рейс

Я вернулась домой поздним вечером. Дом достался мне от родителей – здесь прошло моё детство, но после долгих лет в городе всё казалось чужим. На кухне лежали нераспакованные коробки. Я уставшая присела на табурет.

Ради сына я решилась на этот шаг. После развода жизнь в городе стала невыносимой ни для него, ни для меня. Шумные улицы, толпы, моя нервная работа журналистом – всё это вдруг перестало иметь смысл, когда рухнула семья. Здесь же, в маленьком посёлке Лесозёрск, я надеялась начать заново. Тишина была непривычной: ни гудков машин, ни музыки за стеной. Только скрип половиц под моими ногами. Мне было странно засыпать без городского шума; честно говоря, такая тишина даже пугала. Каждый шорох казался значительным – треснувшая ветка, стук собственного сердца. Но именно ради этой тишины я сюда и вернулась: верила, что здесь нам с сыном будет спокойнее.

Я прошлась по комнатам. Домов поблизости немного, и почти во всех давно погас свет. Лишь у соседки через дорогу, Веры Морозовой, мерцал огонёк в окне. Вера частенько не спит до глубокой ночи. Может, ждёт мужа, а может, просто боится темноты. Ей около тридцати; мы росли вместе, и после моего возвращения она первой зашла проведать меня. Робко улыбалась, спрашивала, как устроились. Я видела, что её жизнь складывается нелегко: слышала о вспыльчивом муже, да и по глазам замечала затаённую боль.

Я вздохнула, чувствуя смешанные чувства – и печаль, и тихую надежду. Я подняла с верхушки коробки старую фотографию: мы с Верой ещё девчонки, смеёмся, обнявшись. Уголок снимка опалён – память о нашем давнем костре. Тогда казалось, впереди целая жизнь. Фотография дрогнула у меня в пальцах. Я убрала её в ящик.

Тишину прорезал далёкий гул мотора. Я вздрогнула и прислушалась. Звук приближался – сначала слабый, затем всё громче. Две точки фар появились вдали, выхватывая из темноты то покосившийся забор, то пустой двор. В посёлке нечасто ездят по ночам. Машина медленно катилась вдоль улицы. Когда она подъехала ближе, я рассмотрела знакомые очертания: небольшой грузовой фургон с надписью на борту. Ночная автолавка.

Днём я слышала от соседей об этой автолавке. После закрытия местного магазина каждый вечер фургон привозит продукты – хлеб, молоко, самое нужное. Для меня, городской жительницы, идея мобильного магазина показалась диковинкой. Но местные привыкли. Фургон остановился у двора Морозовых, напротив моего окна. Двигатель заглох, и на миг наступила полная тишина. Потом из кабины выбрался водитель.

Я набросила пальто и вышла во двор. Приоткрыла скрипучую калитку. Мои шаги по гравию казались оглушительно громкими. Несколько соседей уже подтянулись к фургону с сумками в руках. Я узнала рослую бабу Нину из дома через два двора и сутулого Семёна, бывшего шахтёра.

Я разглядела водителя. Степан Руденко – так звали его, как шепнула мне Вера. Лет под шестьдесят, крепкого телосложения. Резкие черты, короткая седая щетина, на щеке рубец. На нём была выцветшая куртка с нашивкой. Степан отпер замок и откинул дверцу кузова. Внутри зажёгся тусклый фонарик.

– Проходите по одному, – негромко бросил Степан. Голос хрипловатый, но спокойный.

Нина вскарабкалась на подножку первой. Я держалась чуть позади. В нос сразу ударил запах свежего хлеба вперемешку с чем-то солоновато-пряным – будто пролился огуречный рассол. Среди буханок, пачек молока и круп на полках поблёскивали стеклянные банки с соленьями.