История эта началась в преддверии знаменитого экономического коллапса, вошедшего во все академические учебники. За месяц до того, как люди попроще стали щелкать зубами при взгляде на цены на все, увеличившиеся в три раза, а люди посложнее стали подсчитывать прибыль и составлять планы на бархатный сезон, учитель истории и литературы Джон Грибоедов сидел на стуле в кабинете директрисы гимназии и рисовал подпись в контракте на преподавательский сезон.
Имя учителя необычно и требует пояснений. Оно не было результатом противоестественных (по мнению компетентных органов) отношений советской женщины и студента (моряка, дипломата, бизнесмена) из англоговорящей страны.
Не было оно и результатом оригинальничания родителей при выборе имени, в советское время порождавшего Тракторин, Даздрамперм и Радиев, а в настоящем – Сварогов, Олимпов и Буцефалов.
Имя, данное учителю при рождении в честь знаменитого борца Ивана Поддубного (семейное предание хранило легенды о схватке прадеда с Поддубным на арене ростовского цирка и о самом прадеде, способном пригнуть к земле бычка-двухлетку и выжить в борьбе с рысью, прыгнувшей с дерева на спину), в младших классах претерпело изменения.
Это были годы распада Союза. Дети еще не осознавали масштаба перемен, политические бури пролетали над школами, в них все было по-прежнему. В роковом 1990 году, когда империя существовала уже только в головах ее подданных (много позже Джон узнал про отсутствие государственного бюджета на 1991 год, абсурдную декларацию, торжественно провозгласившей независимость России от частей ее самой, событиях в Прибалтике, Закавказье и повсюду), по-прежнему принимали в октябрята и далее (Джона на две недели исключили из рядов пионеров, когда он случайно поднял в салюте на торжественной линейке не правую, а левую руку). Сохранялись все ритуалы, декорации и смысловые матрешки: Джон учился в звездочке имени Дзержинского школы имени Дзержинского, расположенной на улице Дзержинского, напротив памятника догадайтесь кому.
Но уже появилось что-то новое. Свет в конце туннеля приобрел реальные черты. Стало ясно, что туннель, которые поколения копали вертикально вниз, каким-то образом вышел на Запад. В туннель ворвался западный ветер. Этот wind of change, как пела полуанглоязычная группа Скорпионз, валил с ног и сдувал взрослых, но до школьников долетал шелестящим бризом, несущим богатства.
Появилась «родная» американская жвачка польского производства. Правда, жвачка стоила три рубля, а недельный доход Джона составлял до полтинника мелочью, автоматически уводя жвачку за горизонты бюджетного планирования. Но жвачка несла с собой невероятно красочные ароматные вкладыши! Игра на вкладыши закипела повсюду. Толстенные пачки дональдов, турбо и десятков других вкладышей, новеньких и затертых как купюры царя Гороха, переворачивались от мастерского удара ладонью, продвигая одних на вершину социальной лестницы и разоряя других. Мошенников, выкидывающих пальцы долей секунды позже заклинания «Камень, жопа, антилопа», а также недостойных, пытавшихся плюнуть на ладонь или потереть ее о штанину, преследовали местные секьюрити.
О жвачка, исчезнувшая во время господства стоматологов, пичкающих мятной ненадувающейся дрянью! Отмечались случаи, когда жвачка, ежедневно находившаяся в жестокой эксплуатации, сдававшаяся в аренду, субаренду и субсубаренду, ежеминутно надувавшаяся, выкладывавшаяся ежевечерне на полку до нового дня, сохраняла свои свойства в течение месяца. Она становилась черной и липкой, но все еще имела аромат и надувалась.
