Катарсис

ПОВЕСТЬ

«Катарсис»

«Делайте, пожалуй, всё, что вы хотите,

но прежде, научитесь хотеть».

Ф. Ницше («Весёлая наука»).

В подъезде пахло подгоревшей кашей. Этот запах был сильнее других. Он главенствовал над запахами мусоропровода, кошачьей мочи и сырой штукатурки, что были особенно сильны, и даже над мощнейшим шлейфом дешевых духов, оставленным недавно прошедшей здесь женщиной. Для человека в длинном сером плаще, что прятался в подъезде, запахи всегда имели огромное значение. Наверное, так чуют их животные, различая по тысячам оттенков и значений.

Человек стоял, плотно прижавшись к холодной, сырой стене, в тесном пространстве за дверью. На улице шел нескончаемый дождь. От этого всё казалось вечной декорацией к фильмам Акиро Куросавы.

Ночь, волнующая и влажная, как девушка только что вышедшая из воды, размахивала гривой зеленых спутанных волос, рассыпая вокруг мелкие, серебристые в свете полной луны, брызги.

По городу метались в поисках пассажиров и топлива потерянные кем-то автомобили. Они изредка вспарывали ровный шум дождя вскриками клаксонов и снова пропадали в мокрой темноте.

Ружьё пахло холодной сталью, немного порохом и смазкой, а ещё – сотнями маленьких утиных смертей. Оно стало совсем неподъёмным, так, что у человека занемела рука. Он скинул жесткий ружейный ремень с плеча и поставил оружие в угол, словно подвергнув его наказанию.

Человеку было очень холодно. Всё его тело сотрясала крупная дрожь. Он снял старомодную шляпу с обвисшими краями. Промокнув платком выступивший на лбу холодный пот, он снова надел шляпу, стараясь засунуть в нее голову поглубже, словно это могло защитить его от начинающейся лихорадки.

«Может быть, сегодня он вообще не придет домой? А я, третий час, торчу здесь зря?» Эта оправдывающая минутную слабость мысль юркнула через его сознание трусливой мышкой и тут же исчезла, изгнанная все возраставшим возбуждением. «Нет! Он обязательно придет, – убеждал себя человек в старой шляпе, -

он и так вчера с трудом обманул жену, когда вернулся домой от любовницы, далеко за полночь. Он должен реабилитироваться, как это обычно делают мужчины. В постели. И просто обязан сегодня быть на высоте, иначе она ему не поверит». Вспоминая подслушанный вчера разговор супругов, человек брезгливо поморщился. Он так много знал про них, что поневоле не мог сдержать чувства гадливости, словно заглянул в яму с нечистотами. Думая о них, он физически ощущал тошнотворный запах, который они источали. Это не следовало понимать буквально. В мироощущении странного человека, спрятавшегося за дверью, существовало понятие внутреннего запаха человека, характеризующего его душевные качества. Поэтому, источаемые обоими супругами запахи чистых, ухоженных тел и благоухание французской парфюмерии, не могли ввести его в заблуждение. Они пахли, как могут пахнуть две прожорливые и наглые крысы. И сегодня вечером, одна из этих крыс должна сдохнуть.

* * *

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Не надо было вчера пить с Романом», – запоздало раскаивался Юрий Андреевич Темнов, массируя, просто на куски разваливающуюся голову. «Почему, каждый раз, как я с ним встречаюсь – мы напиваемся? – недоумевал он, пытаясь оторвать от постели непослушное, тяжелое тело, – надо разобраться в этой закономерности, только уже без Ромки!» Кое-как добрёл он до ванной, и, встав под душ, принялся лечить себя вечно живой водой. С наслаждением, надраив зубы и даже язык крепко пахнущей зубной пастой, и стоя под струями очень горячей воды, он резко перекрыл доступ горячей и открыл на всю мощь холодную. Ледяные струи, окатив распаренное тело, заставили сердце, сначала сжаться и замереть, а потом застучать с удвоенной силой, разгоняя подпорченную алкоголем кровь. «Вот та-а-ак! Вот та-а-ак!» Снова, горячую. Потом ледяную. И так, чередуя резко контрастную по температуре воду, и уже не чувствуя кожными рецепторами разницы, Юрий Андреевич изгонял из себя вчерашнюю муть и грязь. Очищаясь, он с отвращением вспоминал тот прокуренный и весь будто засаленный изнутри ресторанчик, где они кутили с Ромкой, стародавним, ещё по школе, приятелем. Тот жил своей, малопонятной Юрию Андреевичу жизнью, и вот так, раз в год, а то и реже, пересекаясь орбитами, они до чёртиков надирались и творили всякие непотребства. Каждый раз он обещал себе, что следующая встреча с приятелем закончится вполне пристойно, и даже обещая себе это, уже знал, что «фигушки» – они снова надерутся, как свиньи. Это совсем не значило, что Юрий Андреевич был алкоголиком. Пить он умел. Употреблял в меру, и соблюдал четыре золотых правила: «Не пить натощак». «Не смешивать». «Не запивать». «Не опохмеляться». Но вот с Романом почему-то всё это летело к чертям, и всегда умеющий себя сдерживать, он, что называется, перебирал.