В Самую длинную ночь

Тук-тук-тук.

Вилли испуганно встрепенулась. Она уже почти закончила вычищать очаг, и среди глухого шарканья метелки этот короткий стук прозвучал отчетливо. И пугающе.

Девочка задержала дыхание, прислушалась.

Она слышала, как гулко стучит ее собственное детское сердце. Слышала, как тяжело дышит мама, заботливо укрытая тулупом. Слышала даже, как скребутся и пищат под полом мыши. А стука больше не слышала.

Вилли выдохнула. Ух, показалось. То, верно, она задела башмаком ножку стула, а может, просто заскрипел старый бревенчатый дом, уставший к концу дня, или ветка яблони, что растет у самого порога, заколыхалась от сильного ветра.

– Глупая, – обиделась за собственный испуг девочка, – дома нечего бояться.

Сказала и на всякий случай глянула в сторону окна. Действительно ли нечего? А не в доме? В золотом свете низкого осеннего солнца гроздья рябины в оконной раме горели словно живой огонь. И крохотное пламя реального огонька – оплывшей свечки на подоконнике – терялось среди них. И все-таки пылало. А значит, защита еще держалась.

– Нечего бояться, – уже увереннее повторила Вилли, поправила выбившиеся из-под косынки темные волосы и вновь принялась выметать сажу.

Тук-тук-тук.

Вилли пискнула.

Спрятаться! В очаг! Скорее!

Но она была слишком велика, чтобы поместиться там. Потому так и замерла на месте, с метелкой в руках, скрючившись, как вековая старуха, когда самой ей едва-едва исполнилось десять.

Тук-тук-тук.

– Меня нет, – захныкала Вилли. – Я ушла за водой к колодцу. Я спустилась в погреб. Я сплю! – горячо зашептала она, будто пытаясь заговорить незваного гостя.

Тук-тук-тук.

Едва набравшись смелости, девочка еще раз глянула за оконную раму. Слюда искажала лицо, и впору было бы испугаться еще больше. Но затем…

– Виллейна! – крикнули из-за двери. – Виллейна! – и в этот раз уже не застучали – забарабанили! – в окно. – Куда подевалась?

Тетка Имар… Тетка Имар! Вилли чуть не расплакалась от облегчения. Вскочила тут же на ноги, бросилась к двери. Но эти самые ноги, ставшие от страха мягкими, словно набитые лебяжьим пухом подушки, не слушались. И, с трудом шагая, девочка молила об одном: только бы тетка Имер дождалась ее, только бы не ушла!

– Долго же я тебя ждала! – недовольно закудахтала старая соседка, как только Вилли приоткрыла дверь. Приоткрыла и сама повисла на тяжелом засове, когда Имар – хоть и пожившая уже свое, но все так же сильная и напористая – вместе с порывом холодного октябрьского ветра распахнула дверь (так что пламя Последней свечи опасно заколыхалось). – Спала, что ли? Нет, вижу, что не спала. Чисто. Прибрано. Молодец, молодец, – она говорила скоро, не ожидая ответа. И так же скоро, с неожиданной для человека ее возраста и размеров ловкостью, ходила по дому.

Заглянула в кладовку, под пол и на кухню. Проходя у кровати, где беспокойным болезненным сном спала мама, поправила тулуп. Проверила очаг, глянула на подоконник – убедилась, что свеча – последняя в этом году, горит, цыкнула одобрительно.

– Готова, – закончив проверку, довольно сказала тетка Имар и опустилась за обеденным столом. Чуть кивнула, приглашая Вилли, и девочка, все стоявшая у распахнутой двери, поспешно закрыла ее и вскарабкалась на высокий стул. Со спинкой.

Отцовский.

– Виллейна, – начала соседка важно, накрыла своей сухой теплой ладонью маленькую ручки девочки, заглянула ей в глаза (так что Вилли заерзала на стуле от неловкости), – ты точно хочешь остаться?