Круги по воде. Январь 2006 – август 2008

Жанр: Стихи и поэзия

Автор

Страниц

Год

2010

Наталья Горбаневская – талантливая поэтесса, известная своей активностью в защите прав человека. Не только она занималась литературной деятельностью, но и принимала активное участие в исторических событиях. Она стала одной из участниц демонстрации, прошедшей 25 августа 1968 года на Красной площади.

Сочинительница является автором нескольких замечательных книг стихов, из которых стоит выделить следующие: «Набор» (1996) - том с пронзительными произведениями, «Не спи на закате» (1996) - сборник посвященный вечным темам, «Кто о чем поет» (1998) - книга с разнообразными рефлексиями, «Последние стихи того века» (2001) - работы, судя по названию, пронизанные глубокими мыслями, «Русско-русский разговор» (2003) - сборник стихотворений об идентичности. Но стоит отметить, что это лишь малая часть ее произведений.

К тому же, в книге «Круги по воде» можно отыскать замечательные стихотворения, написанные второй половине 2000-х годов. Каждое произведение в ней является уникальным, как отражение авторского взгляда на мир и его загадки.

Многообразие интересов и необычная жизненная история делают Наталью Горбаневскую яркой фигурой в мире литературы и правозащиты. Ее работы оставляют незабываемое впечатление на читателя, проникая в душу и вызывая сильные эмоции. Эта великолепная поэтесса останется в наших сердцах надолго.

Читать бесплатно онлайн Круги по воде. Январь 2006 – август 2008 - Наталья Горбаневская

«Губы льются и поются…»

Губы льются и поются,

обе гулом отобьются

от обрушившихся стен,

обе – бэби в колыбели

гонобобелью без цели,

без эстрад и прочих сцен,

обе – ягода-малина,

от изломанного тына

отдаваясь эхом эх,

обе – клюква, обе – кряква,

обе – пенная Арагва,

раздувающийся мех

целокупного органа,

хроматическая гамма

от ларька недалеко,

не модель и не программа,

но штандарт и орифламма…

Значит, дышится легко

этим грязным мыльным губкам,

этим гулким медным трубкам,

сочлененным между до —

до концерта-представленья

и до светопреставленья,

до-ре-ми и ми-ре-до.

«Кочерыжка водокачки…»

Кочерыжка водокачки,

точно витязь у распутья,

а за пазухой в заначке

пирожок и в нем капуста,

чтобы съесть на поле битвы,

чтобы схавать умилённо

без воды и без поллитры

овощное теста лоно,

чтобы лук не перепрягся,

чтоб копье не затупилось,

чтоб ворона, точно клякса,

с водокачки не спустилась

доклевать сухие крошки,

выклевать пустые очи

и на все на три дорожки

каркать, каркать что есть мочи.

«Кто видел англичан…»

Кто видел англичан,

ушедших по-английски?

Кто знал и различал

закуски и загрызки?

Кто на своем веку

во сне не змружил века?

Кому на всем скаку

бил колокол-калека?

Кому, о ком, о чем

застольный и застойный,

в толпе к плечу плечом

молчит мой город стольный?

Свобода воли

Почти поэма

Этот год начинался хореями,

хоровым музицированьем,

это пчелы роились и реяли

не ко времени и не по времени

года.

Это снова менялась погода,

падал снег и истаивал, нем,

эта холода-голода нота,

эта белая глухонемóта

в Лютеции.

Как до блюда додатые специи,

дадаисты сбивались кружком,

потрясая жирком и брюшком,

и гласили друг другу концепции

о сакральном и о мирском

на своем языке, разумеется,

если он у них вправду имеется.

Год едва отошел от начала

и едва устремился вперед,

но уже поглядеть на мочало

на колу собирался народ,

и прещедрая власть назначала

кому кнут, кому пряника в рот,

медового пряничка, мятного,

а кому и кнута непечатного.

«Этот год» – это время. А место?

А место, увы, неуместно,

я качаюсь на проволке меж,

и растет из словесного теста,

где словам (а не мыслям) не тесно,

тот истаявший снежный рубеж,

что и служит мне проволкой шаткой,

смотровою площадкой.

Погляди в смотровое окно,

за стеклом и свежо, и мокрó,

и само оно накренено

к горизонту, и к синему бору,

и к лошадке размером в перо,

торопящей телегу-шкатулку

и, теряя колесную втулку,

не охочей до разговору

ни о чем.

Этот год был ни шаткий, ни валкий,

не стучал по засову ключом,

но ятвяги, жемайты, сувалки

не томились, как мы, в раздевалке,

не сходились послушать оркестр,

их речей отголоски ни жарких,

ни прохладных, как наши, окрест

не ложились – речей их, ни жалких,

ни величественных,

– на пустые леса и поляны.

Этим роком, на них излиянным,

сам себя ударяешь под дых,

сам себе уготовуешь рок

на качелях Запад-Восток,

где повисли два красных флажка,

серпомолот и свастика,

и нещадная рока рука

не сжимает ластика,

того ластика, что на простор

храбро вышел и лишнее стёр.

Были б раньше не шатки, а валки,

то и прусы, ятвяги, сувалки

могли бы стоять в раздевалке

вместе с нами за шубами, польтами

и на вешалку сданными кольтами,

получать от налогов повестки

и на Русь посылать эсэмэски.

В свете сумерек, в утреннем блеске

над пожарищем века вишу,

косоглазо зыряя наружу,

что ни сделаю, что ни решу

– всё садится в глубокую лужу,

но и мятным головокруженьем

Продолжить чтение

Вам может понравиться: