Старая кость. Весна

Бессмертие не приговор.

Повторяй себе это каждый раз, детка, когда умирает твой смертный возлюбленный. Когда уходит за радугу твой еще совсем крошечный кот. Когда увядает дурацкий цветок в горшке. Не приговор, но постоянное разочарование.

Сначала ты думаешь, будто вечная жизнь это вечное развитие и познание мира, ждешь, что преисполнишься всеми знаниями вселенной, и равных тебе не будет. На самом деле всё, что ты чувствуешь, это как ты тупеешь с каждым новым столетием.

Поди догони это развивающееся человечество, ещё вчера они не умели писать, а сегодня летают в небо и болтают друг с другом, глядя глаза в глаза, но находясь при этом на разных концах Земли.

А ты тупеешь и лишаешься чувств. Первый уход смертного друга это страшный удар. Сотый – всё ещё больно, но ты уже давно знаешь, как это будет. Потом уже не торопишься заводить знакомства – для них это целая жизнь, а для тебя как пятиминутная серия телесериала, не успеваешь втянуться, как всё кончается, и никакие тысячи прожитых лет не помогают принять утрату.

К черту, всех к черту. Надоело.

Но спасибо человечеству за Нетфликс.

Девочке было четырнадцать лет, одиннадцать месяцев и семь дней. Ей нравилось отсчитывать свой возраст именно так, пока она еще не превратилась в совершеннолетнюю старуху с этой их унылой взрослой жизнью, обязательствами, замужеством и прочей серьезной чушью. Несерьезная чушь ровесников её, правда, тоже не увлекала. Не то чтобы девочка была зазнайкой, развитой не по годам, подростки в свои компании её просто не принимали. Не больно-то и хотелось.

Девочке пришлось переехать в Москву к матери после того, как её бабка отдала богу душу. Прошло уже два года этой новой жизни, один в один похожей на старую, только возраст нетрезвых гостей стал чуть меньше. Зато число их прибавилось, ежедневными стали пьяные посиделки, а места, где девочка могла побыть в тишине и одиночестве, не осталось. Иногда девочка даже думала, не сдаться ли ей в детдом и хоть изредка спать в собственной постели без страха, что посреди ночи на нее навалится очередное пьяное тело. Но мать и бабка запугивали её органами опеки, жуткими подростками и дедовщиной приютов, так что всё, что оставалось девочке – это терпеть.

Друзей у неё тоже не было. Девочку перевели в новую школу в тот самый мерзкий период взросления, когда дети уже сбиваются в стаи и с готовностью травят любого, кто хоть сколько-нибудь на них не похож. Особенно чужака. Особенно слабого. Добавить в этот коктейль отсутствие денег, дорогой одежды и гаджетов, и вот уже его можно поджечь и бросить в толпу. Иногда – в тайне – девочке этого очень хотелось.

Её звали Лёля.

"Как крысу моей двоюродной тётки", – ляпнула её новая одноклассница, и все засмеялись. Так и звали потом всем классом девочку нищей крысой, упиваясь собственным превосходством. Те же, кто не подыгрывал стае, считали Лёлю слишком тупой для их маленького сообщества высокодуховных и обходили её стороной. Так девочка осталась одна.

Лёля привыкла. Бесконечные гости бабки и матери научили её сливаться со стенами и не попадаться никому на глаза, быть незаметной и тихой мышкой. Крыской. Не важно.

Был вечер пятницы. Друзья матери уже стягивались в квартиру для бурных проводов рабочей недели, как будто хоть кто-то из них усердно работал. Лёля тихонько выскользнула из дома и устроилась во дворе на качелях. Майский вечер был томным и жарким, солнце обещало греть до ночи, и дотемна можно было не беспокоиться о ночлеге. Потом девочка переберется в подъезд, а ближе к утру, если повезет, и мамины друзья разойдутся, то и в квартире можно будет доспать. А если нет – всегда есть открытый чердак, его Лёля освоила в первые же пару дней переезда.