Студенческие годы в Горьком. 1967-1972 гг.

Папа, мама и брат провожают меня на Казанском вокзале

Поезд Казань – Горький отправлялся из Казани часов в шесть вечера и прибывал на конечную станцию где-то в восемь утра. Как и все поезда дальнего следования в советское время, он предлагал пассажирам три класса удобств во время путешествия – можно было ехать в СВ (думается, это сокращенное от «специальный вагон»), купейном, плацкартном или общем вагоне. Соответственно, была существенная разница в цене билетов в зависимости от типа вагона, что отражалось и в степени комфортности поездки. Она, как не трудно заметить, соотносилась с количеством людей, с которыми пассажиру приходилось находиться в непосредственной близости: чем меньше людей, тем, как выяснялось, комфортнее путешествие. Можно сказать, что таким образом тихо перечеркивался советский лозунг: «Человек человеку – друг, товарищ и брат». Разумеется, я могу и ошибаться в своем предположении.

Мне довелось путешествовать в СВ только пару раз в жизни, и я видел в них все те же купе, что предлагаются в купейном и плацкартном вагонах, но только на двоих попутчиков. В купейном вагоне, или мягком – как он еще именовался, пассажиры размещались в четырехместных «номерах», которые отгораживались от общего коридора дверью; повсюду были коврики, белые занавески и прочие атрибуты повышенной категории обслуживания. Когда дверь купе закрывалась, его временные хозяева, будучи отгороженными от остального мира, погружались в атмосферу какой-то уютности. И в этом, признаться, было нечто притягательное.

Место в плацкартном вагоне тоже гарантировало пассажиру спальное место, согласно купленному билету, однако «уютности», как в купе, не возникало из-за отсутствия дверей в «номере» для четырех путешественников; вдоль противоположной стены вагона, на всем его протяжении, были установлены боковые спальные полки, так что коридора как такового не предполагалось, только узкий проход. Поэтому пассажиров в плацкартный вагон вмещалось на треть больше, чем в купейный, а значит, там было шумнее; вдобавок ко всему по проходу постоянно, из одного конца состава в другой, сновали пассажиры. Людской поток приостанавливался только ночью, когда все засыпали. Летом, в жаркую погоду, в этих вагонах порой становилось невыносимо жарко и душно из-за скопления человеческих тел.

Общий вагон можно было бы без преувеличения назвать муравейником, потому что в билетах, продаваемых туда, места не указывались, и пассажиры устраивались по своему усмотрению. Все места были сидячими, и лечь удавалось только на верхних жестких полках, да и то только в том случае, если они были свободны от багажа попутчиков. Хотя, по логике вещей, билетов в эти вагоны продавалось ровно столько, сколько было в них сидячих мест, однако впечатление всегда складывалось такое, что в кассах билеты отпускали без какого-либо лимита, полагаясь на русское «авось». Ехать в общем вагоне было совсем «не сахер» ввиду чрезмерной скученности народа, антисанитарии и невыносимого спертого воздуха от множества потных тел «мужеска и женска полу».

Единственная привлекательность общего вагона заключалась в его цене, и, помнится, мой билет из Казани в Горький в начале августа 1967 года стоил шесть рублей с копейками. Он представлял собой картонку прямоугольной формы: коричневого цвета, с черными цифрами номера билета, названиями станций отправления и назначения и датами проезда, которые можно было прочитать, только рассмотрев билет на просвет, так как они были пробиты дырочками. Поэтому, когда пассажир подходил к своему вагону и предоставлял билет проводнице, этот кусочек картона в ее руках тотчас взлетал к источнику света – только после этого ритуала сверки давалось разрешение пройти в вагон. Уже позже, лет двадцать спустя, эти картонные билеты заменили на бумажные, где все данные были как на ладони, и надобность вскидывать их отпала.