Кочевники поневоле

Заслон покинул кочевье ранним утром. Оскальзываясь в чавкающей под сапогами октябрьской хляби, шестнадцать человек пересекли убранное картофельное поле, один за другим перемахнули через узкий мутный ручей и вышли к опушке.

Отсюда начиналась земля ноября, ничья, или, как говорил командир заслона Мартин Бреме по прозвищу Железный Мартин – нейтральная.

На опушке традиционно задержались, на минуту замерли, прощаясь перед долгим расставанием с кочевьем, с оставшимися в нём семьями и друзьями. Курт Бауэр хмуро глядел исподлобья на едва различимые отсюда кибитки. Семьи у него не было, больше не было, после того, как девять месяцев назад погиб старший брат Отто. Друзей тоже не было, не сложилось как-то: мешали природная замкнутость и немногословная, мрачноватая угрюмость. Так что прощаться, по сути, было не с кем, и если из заслона Курт не вернётся, оплакивать его будет некому. Разве что пастор Клюге скажет десяток слов с амвона за упокой души раба Божьего, да склонят головы те, кто эти слова услышит.

Мартин Бреме махнул рукой, запалил смоляной факел и двинулся вглубь леса. Гуськом, в затылок друг другу, заслон запетлял вслед за ним по мшистой, пружинящей под ногами тропе.

Оранжево-жёлтый диск Сола на юге оседлал верхушки деревьев, затем утонул в них, превратив белёсую морось октябрьского утра в сумерки. Однако вскоре на востоке посветлело, а ещё через час на небосвод тусклой серебряной монетой выплыл Нце. Его лучи растолкали хмурую вязь сумерек, и Железный Мартин, затушив факел, ускорил шаг. Ветви покачивались по сторонам, шелестели полумёртвыми листьями. Небо мало-помалу из свинцового становилось бледно-серым. Тропа сузилась, потом и вовсе закончилась. Заслон рассыпался цепью. Места были знакомые, каждый год хоженые, можно сказать, обжитые.

К полудню, когда Нце умостился в зените, лес оборвался в поле. Сжатые поля шли отсюда на запад сплошной полосой, ячменные, пшеничные, ржаные. Через них, размытых ноябрьскими дождями и побитых градами, проходил самый трудный участок пути, и Мартин Бреме зычно прокричал «Привал!».

Костёр разложили на опушке, дали прогореть хворосту, сдобрили увесистыми поленьями и расселись вокруг. Толстый, с одутловатым мясистым лицом Густав Штольц, прикопал в золу полведра картошки, вбил по краям кострища вертикальные колья, приладил между ними перекладину с перекинутой через неё дужкой котелка. Адольф Хайнеке и Фриц Кох приволокли от ближнего ручья бадью с проточной водой, и Штольц, отдуваясь, принялся кашеварить.

Привалившись спиной к стволу лапчатой ели, Курт думал о Бланке, гордой девочке из раннего сентября, в которую его угораздило влюбиться, когда сопровождал в лето обоз с зерном. У Бланки были золотистые вьющиеся волосы, шальные серые глаза и ямочки на щеках. Ещё у неё были прекрасные перспективы выйти замуж за августита, а то и за человека июля, и тем самым пополнить собой число избранных, тех, кому Бог велел жить в неге и богатстве, не трудясь на полях, не добывая руду в магнетитовых шахтах и не охотясь.

В следующий раз октябрьские обозы пойдут в лето через год. Однако ещё неизвестно, кого пастор Клюге назначит в сопровождающие. Не говоря о том, что неизвестно, будет ли Курт через год жив. Отношения с людьми декабря в последнее время обострились, декабриты всё чаще атаковали октябрьские заслоны, а бывало, обходили их и добирались до самих кочевий в лютых набегах. Родителей Курта убили год назад – застрелили, когда они выбирались из горящей кибитки, а спустя три месяца в заслоне погиб брат Отто.