Бульдозер.
1
Угрюмый ноябрь 1988 года начался промозглым затяжным дождём. Чёрный заводской дым щупальцами раскинулся над крышами цехов, на фоне насупившегося серого неба. Из-за каменных стен глухо рычали запертые машины.
Огромный, тускло освещённый участок с волочильными станами во вторник, за рабочую смену, высосал из Сашки последние силы. Металл не шёл, проволока постоянно рвалась. Ещё один тяжёлый, монотонный день в душном цеху.
Заправляя станок в ожидании сменщика, он услышал сквозь грохот машин крик мастера:
– Бульдозер! Аванс дают ! Зайди в бухгалтерию!
"Рановато как-то, сегодня ведь только первое", – подумал Сашка, двигаясь машинально, как робот, по длинному, мрачному коридору, отделявшему цеха от административной части завода. Ноги гудели после тяжёлого трудового дня, а поясницу жутко ломило. В свои 35 лет он чувствовал себя на все 70. Завод высасывал из него жизнь, отдавая взамен жалкие гроши, которых еле-еле хватало. Ранние морщины, сгорбленная спина, тяжелая походка, волосы с проседью и серые, холодные глаза. Он давно перестал узнавать того парня, что по утрам смотрит на него дома из старого зеркала. Просто какая-то несуразная потускневшая копия.
Сунув аванс во внутренний карман порыжевшей кожаной куртки, Сашка побежал на последнюю электричку. Нужно было ещё зайти в привокзальную лавку за бутылкой водки и конфетами для детей. Это была традиция, он всегда привозил малы́м конфеты в день аванса. Что останется – жене. Уголь на зиму закажет.
Катю Бульдозер не любил, женился по залёту. Была у него раньше одна городская, красивая. Мечтал с ней в Германию уехать, машинами заниматься, разбогатеть. Да так и не сложилось. Побоялся всё бросить, рискнуть. Молодость пролетела – не заметил. Жил как живётся, "как все". Катя подвернулась, в деревне нельзя без жены, потом дети родились. Хорошим отцом Сашка не был, слишком грубый, да и пил по-чёрному. Но детей он любил, как-то по своему, по-звериному, пальцем их никогда не трогал. А вот жене доставалось, и часто. Он вымещал на ней всю свою злобу, винил за пустую, тяжёлую жизнь. Особенно когда напивался. Катя терпела, слова бывало наперекор не скажет, уйдёт в свой угол и плачет тихонько. Никому не жаловалась, да все и так видели. Мало ли в деревне баб с синяками?
Электричка бежала всё дальше и дальше от города. Стояли ранние осенние сумерки, за окном уже почти ничего нельзя было разобрать. Народ ехал усталый после рабочего дня. Напротив уже изрядно выпившие мужики из соседнего цеха резались в дурака и матерились на весь вагон. Отъехали от очередного полустанка, Сашка решил заранее выйти в тамбур, чтоб не проехать свою остановку. Суглинки следующие. Потом долго ещё идти до деревни через посадки и поле.
– Здорово, Бульдозер! Как жизнь? Сто лет тебя не видел! – услышал он, закрывая за собой дверь.
Невысокий, щуплый мужчина, спиной прислонившийся к стоп-крану, разглядывал его из-под низко надвинутой драповой кепки. Блеснули чёрные, жгучие глаза.
– Здорово, Вовка! Пойдёт. – Сашка пожал протянутую ему руку и чуть хлопнул знакомого по плечу. – К матери?
– Куда ж ещё? Давно у вас не был на деревне,– вглядываясь в появляющиеся за окном огни переезда, сказал тот.
Вместе вышли из вагона. На станции стояла темень, хоть глаз выколи. Подождав пока отъедет электричка, стали спускаться по ступеням к заброшенному зданию вокзала. Дальше тропинка вела через посадки. Пронизывая ноябрьским холодом, завывал ветер. Вовка чуть отстал, поплотнее застёгивая куртку, затем достал из кармана фонарь:
