Мама

Вчера исполнилось 10 лет со дня ее смерти. Увидев утром на кухонном календаре число и вспомнив, что оно значит для меня, мне стало невыносимо. Боль отличалась от той боли, какую я испытывал каждый раз в ее годовщину – может это из-за даты, а может из-за слишком отчетливого осознания того, что она не увидела мою дальнейшую жизнь, что она не приняла в ней никакого участия. Весь день я был подавлен, провел его в размышлениях и воспоминаниях с ней. Состояние мое близилось словно к неизбежному концу – вот я наедине с собой, и самое время подвести итоги своего существования, которое на самом деле только начинается.

Воспоминания о ней по-прежнему оказались живы. Иначе быть и не могло: они глубоко отпечатались в моей памяти яркими картинами, к которым спустя столько лет я могу обращаться без особых усилий. Мы провели вместе так мало времени, но этих дней мне хватило, чтобы я смог запечатлеть ее, навсегда впитать дорогой для себя образ, когда-то возбуждающий с особой теплотой мои чувства. Я не сказал ей правду, не поделился с ней тем, ради чего все это начинал. Она так и не узнала о человеке, который любил ее только за то, что она есть. И сейчас, когда мысли мои все еще заняты только ей, я хочу облегчить свое состояние, хочу начать писать о том, что произошло со мной одиннадцать лет назад. Я хочу прожить это снова.

1

Чем старше я становился, тем навязчивее у меня возникало желание найти свою биологическую мать. Все чаще я начинал представлять ее, думать о причине, по которой она отказалась от меня в младенчестве. Предлогов для нашего с ней разрыва я придумывал множество, но все они сводились к одному оправдательному: в ее жизни произошло нечто серьезное, что не позволило ей оставить меня. Образы ее в голове моей тоже возникали всегда разные, но однажды, еще до школы, я почему-то решил, что она стройная, с черными волнистыми волосами до плеч и миловидным лицом, которое наверняка я увидел на каком-нибудь рекламном плакате или в учебнике – так я и стал обозначать ее в своих мыслях.

Я всегда хотел узнать правду, понять, почему моя жизнь началась именно так, а не иначе – с детского дома, без родителей. Это незнание истока, отправной точки собственного «я» всегда вызывало у меня сожаление и в то же время сильное любопытство. До своего совершеннолетия у меня было лишь несколько попыток найти информацию о матери через интернет, чего у меня не вышло (все происходило сначала в библиотечных компьютерах школы, а затем, когда я стал старше, на моем поддержанном ноутбуке). Копать глубже и начинать серьезные поиски я не решался: я не знал с чего начинать, считал себя недостаточно взрослым, по-настоящему готовым к раскрытию этой тайны, и к тому же все это казалось мне несправедливым по отношению к моим приемным родителям, или, как я называю их сам, – к моим родным родителям. Они усыновили меня, когда мне было девять. Отец – высокий, худощавый, с ласковыми, почти что женскими карими глазами с длинными ресницами, – в первую нашу встречу сел ко мне на корточки, одну ногу выставив немного вперед, и спросил: «Правда за окном отличная погода?». На улице действительно было тепло и солнечно: наступала весна и таял последний снег. Отец потом вспоминал (чего я уже не помню), что я ответил ему, что в окно я смотрел только с утра перед завтраком и тогда все было пасмурно, а затем я посмотрел в окно коридора, где проходила наша встреча, и, увидев яркое солнце, ответил: «Да, сейчас вижу. Погода хорошая». Мама была более робкая. Полненькая, в вязаной бежевой кофточке и узкой черной юбке, она стояла позади папы, ближе к окну, и держала обеими руками свою сумочку. Яркий свет окутывал ее с ног до головы, но в тот момент мне казалось, что яркость эта будто излучалась из нее самой, от ее вида, в котором мой детский взгляд находил скромность и доброту. Этот первый увиденный мною образ мамы осел в моей памяти толстым пластом. Когда мы немного поговорили с папой, она подошла ко мне, протянула ладонь, которую я легонько потряс, и сказала: «Привет, я Мария». Я поздоровался и тоже назвал свое имя.