Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь

Генерал от артиллерии, генерал-адъютант свиты Его Императорского Величества и туркестанский генерал-губернатор Павел Иванович Мищенко, уйдя в отставку «по состоянию здоровья», занимался для души садоводством и пчеловодством. У себя на родине, в Темир-Хан-Шуре, стольном городе Дагестанской области, имея полтора гектара каменистой земли, он разбил хороший фруктовый сад с цветником, нанял толкового садовника и ежедневно наслаждался возможностью, буквально сойдя со ступенек своего скромного, на восемь комнат, одноэтажного дома, вступать в благоухающий мир тишины и спокойствия. Правда при этом всегда был одет в серую суконную на ватной подкладке бекешу с генеральскими погонами, на седой голове – офицерская фуражка с лакированным козырьком, на кожаном ремне, опоясывающем стройную не по годам фигуру, наградной георгиевский кинжал, а на груди – крест ордена Святого Георгия 4-й степени, полученный за Китайский поход 1900 года. У Павла Ивановича было ещё десять орденов, от Святого Станислава до Александра Невского, разных степеней, однако к Георгиевскому он относился с непоказным уважением. Жена однажды попеняла ему, что он год как в отставке, мог бы уже облачаться в гражданское платье. Павел Иванович грозно глянул на супругу, однако ответил в своей обычной мягкой манере:

– Дорогая, я же с младых ногтей связан с армией, она – кровь и плоть моя! Куда ж я без неё?

Говоря «с младых ногтей», он имел в виду, что даже в гимназии учился не простой, а в Первой московской военной, потом в Павловском училище и Офицерской артиллерийской школе, и служить начинал с прапорщика в артиллерийской бригаде. Потому и дослужился в результате до генерала от артиллерии. А в отставке оказался не из-за болезни и усталости от армейской службы (какая там усталость, когда имя генерала Мищенко гремело на фронтах не только русско-японской, но и мировой войны, когда его корпус покрыл себя неувядаемой славой в Брусиловском прорыве, когда солдаты и офицеры готовы были идти за ним в огонь и воду!) – наоборот, он получил предложение возглавить армию, однако исходило оно уже после отречения государя императора от комиссара Временного правительства, и Павел Иванович, слывший в армии прямым и смелым человеком, соответственно и ответил:

– Генерал-адъютанту государя неуместно служить прохиндеям, как бы они себя ни называли.

После чего был уволен из армии «по болезни» правда с сохранением мундира и пенсии и уехал в родную Темир-Хан-Шуру.

В городе о нём знали, при встрече относились с подчёркнутым уважением и русские, и коренные кавказцы. Супруги Мищенко регулярно посещали Андреевский военный собор и городской театр, иногда – правда очень редко – принимали приглашения на званые обеды: Павел Иванович не любил публичности и предпочитал большую часть времени проводить на пасеке или в саду. Там ему лучше дышалось и думалось.

А думалось генералу о многом, главным образом о времени и событиях, давно ушедших. Мысленно он проходил маршрутами своих летучих отрядов во время Китайского похода и войны с японцами, сокрушался об ошибках и потерях, благодарно вспоминал боевых товарищей, но главное – очень часто как бы поверх этих размышлений всплывал то расплывчато-размытой, то резко-контрастной фотографией незабываемый образ женщины, верной спутницы и страстной любовницы – казачки Марьяны! Его по-прежнему терзало чувство вины из-за невыполненного обещания вернуться за ней и ранеными, оставленными в Яньтае по пути на Инкоу: они бы тормозили движение отряда, а требовалось как можно быстрее захватить этот порт, через который японцы доставляли войска на Ляодунский полуостров. Правда и без них операция не удалась, японцев словно кто-то предупредил, и они успели подготовить оборону, но в круговерти непрерывных сражений при отступлении, вплоть до «котла» у деревушки с непроизносимым названием, что-то вроде Синепупинска (на самом-то деле Синюпунченза, но Павел Иванович нарочно выворачивал китайское название на русский лад – будто мстил по-малому за крупную неудачу), когда удалось вырваться лишь ценой многих безвозвратных потерь, он, честно говоря, отметал всё, мешающее решению сиюминутных задач. А после готов был провалиться сквозь землю, услышав разговор своих ближайших соратников полковника Баратова и подполковника Деникина. Они обсуждали ранение командира: пуля, попавшая в бедро, на два дня вышибла генерала из седла.