Песнь угля и пламени

-– Дисгармонии в унисон –

***

У сердца довольно странная форма:

То ли водами камень обточенный,

То ли кривой костлявый кулак,

То ли уголь неотшлифованный.

Но кровь – она алая, она само пламя,

Подпирающее небо,

Что опрокидывается в тьму.

А тьма сжимается в аортах,

Прикидываясь, будто не знакома ей

Такая же родная и хрупкая тоска

По бессердечному огню

В росчерках немого неба.

***

Оставит солнце царапины

На матово-белом снегу.

Вальсирующими изразцами

Лягут снежинки, как резь на фольгу.

Последнюю каплю черствеющей крови

Прольёт на залив закат.

Птенцы снегирей в гнездовье

Под крылом у судьбы, одинокие, спят.

На зияющий космосом купол

Устало взирает ночь-вдова.

Засыпают крыжовники в клумбе –

Не к лицу всё равно кружева.

Грядёт смертоносной лавиной

Синева, разметённая в крик.

Для грусти сейчас не нужно причины,

Уцелевший лишь нужен мне черновик.

Мы бы по-новому всё разыграли,

Переписали б на крайность, возможно, два года…

Но что нам тогда исправлять надлежало?

Самим же так жаждалось взлёта.

И мир нас заметил, услышал как будто –

Пусть мир не дальше наших предгорий.

Но мы из родного бежали приюта

В пустыню ночей бело-чёрных.

Где-то боль, что лелеяло молчанье,

Где отрёкся от старых имён

Мой голос. Но снова отчаянье

Приговорило его: ты влюблён.

Чувства едва ли, наверно, дороже

Пакетика сахара, короба чая

За те купюры в сумме ничтожной,

Что я берегла, ни о чём не страдая.

Да, он влюблён, мой голос,

В звуки, закаты, метель, тишину.

Зачем старой любви возрождается образ,

Переигранный сном наяву?

Да, он безумен, мой голос,

И пусть – неумеющий петь.

Я люблю тебя, мой полукосмос,

Хоть и мне до тебя не взлететь.

Бессонницу мой ловец снов

Удушил в запутанный кокон.

Дышат безмолвием сопки снегов,

И наконец отпускают тревоги.

В тех же царапинах матовый снег,

И солнце глядит будто через стекло,

Из тощих вен изливая свет,

Что вьюжными сумерками замело.

Клянусь: мы увидим, как ради всего

И всему вопреки – мир счастлив.

Голос спокоен, настойчив и горд,

Песнью дерзая перед своей казнью.

Его смерть – тишина, отрешенье,

Но в нас неустанен бунт звуков.

В единой поэме – одно их спасенье,

Решенье рассветов, возмездие вьюгам.

Клянусь, мы оставим своё безразличье

И когда-нибудь миром надышимся вволю.

Его голоса так светлы и скрипичны,

Но отчего-то не рвутся на волю.

***

В измятый короб положила

На храненье черновик.

Мыслей табор, и разбойных, и бессильных,

Искал пути к побегу напрямик.

Покоилась белизна на шёлковых страницах,

Но чадный пепел сердце кольцевал,

И тот замок, что никаким ключам не подчинится,

Всего один удар сломал.

А мысли-беженцы бежали,

Вымостив в руины молитвенным огнём

Путь к любви, какую некогда изгнали.

Но отныне позабыли и о том.

Забвение – их неразлучный спутник,

Память их – вспомянутые невзначай слова.

Зачем с руинами сгорала обоюдно

Их душ безмолвная, безоблачная синева?..

Пепел и дым. Чернота.

Вместе с ними и мой черновик,

Где боролась с огнём пустота,

Первый голос являл свой лик.

А моё бессилье сердце скрепя

По тропе из угля побрело босиком,

И очаровательно была слепа

Звезда в небесах, что сгорала живьём.

Когда откопала свой короб

И огонь вокруг погас,

Выгребла спичек огромный ворох.

На один пожар – лишь одну за раз.

Мысли-беженцы не присягнули

Пеплу и жестокой тьме.

Ладони пламя протянуло

Костра большого к синеве –

То небо спящее переродилось

После клятвы мраком и пожаром