17: Исповедь ненаписанных жизней

Глава 1. Первая кровь

Яростный ливень барабанил по крыше новенького «Москвича», словно пытался пробить его насквозь. Артем несся вперед, выжимая педаль газа до упора, не обращая внимания на пляшущую стрелку спидометра. Навигатор, хладнокровным голосом озвучки, сообщал: «Через 300 метров поверните направо». Поворот вел в тупик – узкую улочку с застройкой из шикарных коттеджей, обиталищем тех, кто мнил себя королями жизни и кого обычные люди видели только в телерепортажах.

– Труп в кабинете, – голос напарницы Алины Коршуновой звучал в Bluetooth-колонках прерывисто, словно она бежала. – Судья Ростовцев. Два выстрела в грудь, один контрольная пуля в рот. Охранник клянется, что ничего не слышал.

Артем резко вывернул руль, и фонтан грязных брызг из-под колес окатили репортера, стоявшего с камерой наготове. «Вот же сволочь. Новенький костюм, чтоб его…».

– Есть что-то необычное? – спросил он, въезжая в раскрытые ворота особняка.

– На левом предплечье. Татуировка. Цифра 17. Синие чернила, похоже, что свежая.

Он заглушил двигатель, достал из бардачка перчатки. Они пахли лекарственной горечью, как таблетки, которые мать раздавливала в ложке, пытаясь скрыть кашель. "Артём, не говори отцу", – шептала она, закусывая губу. Ему было десять, когда он впервые услышал, как отец кричит на неё: "Ты испортила сына своей слабостью!" Теперь эти перчатки жгли ладони, словно напоминая: сентиментальность – не слабость. Это неизбежность тех, кто помнит.

Домины, выстроившиеся вдоль улицы, стояли словно надменные стражи, их фасады из итальянского камня, дорогущего кирпича, дизайнерских фресок отсвечивали холодным блеском даже под дождём. Сквозь шторы виднелись силуэты картин в позолоченных рамах – портреты людей, которые давно забыли, что такое страх. Здесь даже смерть казалась дерзким нарушением правил, вторжением грубой реальности в мир безупречного благополучия.

В кабинете судьи стоял резкий, бодрящий запах свежесваренного кофе, причудливо смешанный с запахом пороха. На полке, за стеклом красовалась статуэтка Фемиды с треснувшими весами. Артём задержал на ней взгляд. «До жути прозаично», – подумал он. Ростовцев, откинувшийся в кресле из красной кожи, голова была запрокинута, а глаза открыты. Изо рта стекала струйка крови, смешанная с осколками зубов.

– Выстрел в рот – это послание, – пробормотала Алина, щёлкая затвором камеры над распростертым телом. – «Молчи». Или скорее «Не вздумай сказать лишнего».

Артем наклонился к предплечью. Цифра «17» была выведена аккуратно, будто рукой художника 19-ого века. Человек, наносивший эту отметку, явно относился процессу с болезненным трепетом, словно извлекая из этого акта, чудовищное, почти эротическое удовольствие.

– Это не татуировка. Шприцем с чернилами… – провел он по мертвенно-бледной коже. – Посмертно. Убийца принес с собой адский набор «художника».

В кармане пиджака Ростовцева завибрировал телефон. Артем нажал на экран – блокировка. Но обои были видны: фото судьи с женой и девочкой лет пяти на пляже. «Семья. Алиби».

– Гринев! – крикнул криминалист из-за двери. – Здесь что-то для вас.

Конверт лежал на мраморном столике в холле. Белый, без единой марки, с напечатанными угловатым шрифтом буквами: «для А.Г.». Внутри – листок, исписанный неровным почерком