Иди работай, сынок

Предисловие Дэвида Края.

Записи эти были найдены в январе, 08, 2022 в заброшенной клинике имени апостола Петра в палате 33 под кроватью. Видимо, не решился мистер Грин открыть миру свои чувства, что странно, ведь, если основываться на дневнике, то станет ясно, что пациент, напротив, жаждал признания. Хотя, проанализировав страницы, хочу подчеркнуть следующий факт, подтверждающий нежелание обнародовать "произведение". Стиль письма мистера Грина крайне сбивчив. То старается он на бумагу излить весь цвет мыслей, то, напротив, пытается скрыть его, используя точечные удары фраз. Пациент будто не доверяет никому на свете. Это вызывает во мне искреннюю жалость. Насколько нужно быть одиноким и подозрительным человеком, чтобы бояться отдать размышления на хранение личному дневнику?

P. S. После пожара вместе с документами исчезла и вся информация о персонале и лечащихся клиники, словно бы их и не существовало.

Сотню веков не писал, Боже. Халатик этот не то что ручку доверить боялся. Себя доверить мне запрещал. Едва увидел его, поросшего щёточкой усиков, украшенного остриём бородки, завёрнутого в крахмальное кимоно, тотчас к койке прилип. "Ух, неужели! Император Китая мою комнату посетил":

– Нин хао, Ваше величество. Извините, квартирка богатством не пышет. Зато чистенько, есть, где поспать. Туалета нет, правда. Присаживайтесь, располагайтесь прямо на простыне. Не жалко.

Глазки-щёлки даже не дёрнулись, даже не моргнули. "Истинные мужество, железная воля. Прямо самурай. Меча не достаёт".

– Здравствуйте, мистер Грин, – выронил владыка холодно, как катаной заточенной ударил.

– Зачем так чересчур официально? – усмехнулся я и сразу сник. Властелин не пошевелился, а волосы на нём вороные угрожающе заблестели лезвием. – Простите.

– Я не царствующего рода. Я доктор Фэн. Ваш лечащий врач.

– Смешная шутка, сир. Км. Сэр? Проверяете, да? Преданность проверяете? Не сомневайтесь в ней.

– Повторяю, я доктор Фэн. Лечащий врач.

– Ага, Вы, стало быть, путешествуете инкогнито? Умно, право, умно. Монархам постоянно угрожают. Чаще крестьяне. Не сознают простаки суть правления, вес короны. Перед экраном сидят и власть хают, дескать, страна в… в общем, не процветает, а сами рубашку свою постирать не геройствуют. Зато лают собакою, жёнушку подпинывают: "Не мешай наслаждаться, баба, заслуженным. Босс-термит мозг прогрыз в офисе. А вдобавок и ты крутишься. Прима балерина". Тьфу, короли чипсов и пива, терроризирующие жалкий диван месяцами, запасаюшие мясо для спячки зимней, спячки, длинною в жизнь. Какое сегодня число, кстати? Зима, наверное.

– Сегодня 22 января, чпятница.

– А год?

– 1999. Ясно, – выстрелил владыка в журнал галочкой .

– Милорд, в каком смысле ясно, разрешите полюбопытствовать?

– Припомните последнее событие.

– Последнее? Лёгко. Сейчас, не торопите. Ага. Сижу в спаленке я, повесть сочиняю. Щели у двери заложены ватою. Пальцы дрожат, буквы еле за строчки цепляются, карабкаются, падают. И тут ядерный взрыв. Ой, плохое сравнение. У азиатов ж проблемы со взрывами ядерными. Хм. Атлант облака низверг. Угу, подходит. И заумно очень. Не соображу, отчего папа заметил свет лампы? Ох, вата отлично впитывает. Сестра губки прямо. И не важно, воду ли, электричество.

Продолжим. Вкатился чёрт в спаленку. В волосах ветки рогами торчат. Морда черным-черна, не иначе мазута объелся. Футболка – в тряпки изодрана и кровью сочится. Право, чёрт. Он не заметил ни зги. Уткнулся в ночник ошарашенно, точно дикарь, точно вылез впервые за долгие годы из пещеры, граф Цепеш. Постоял, пошатался и тянуться внезапно начал к светильнику. Видно по глазам было – проглотить жаждал папаша весь свет, в закуску с лампою. Изголодался, видимо, по теплу. Странно, да? У вампиров характер севера. Носферату на летучих мышей похожи. Тоже от солнца прячутся. Ежели подойти близко – шипят, зубы скалят. Думаю, дракулы притворяются попросту чёрствыми. Их, наверное, в детстве родители недолюбливали, в школе ботинком в пюре размазывали, посему и прячутся твари в расщелинах, выйти бояться из мглы. Но алчут выйти, искупаться алчут в пылких фонтанах щедрой звезды, ибо надеются хоть сгореть. Костёр для них предпочтительней инея гроба. Любовь же, подарить могущая им тепло, недоступна, незрима, несбыточна.