Дочь княжеская-1

ГЛАВА 1. ПАРУС

За окном истошно заорала курица.
– Ы-ы, – простонала Христинка, натягивая на голову подушку, – в суп тебя, заразу, в суп!
Подушка не спасла: остервенелое "кудах-тах-тах" долбило по мозгам с яростью перфоратора, добравшегося до железной арматуры в бетонной стене. Христинка села, запустила подушкой в сторону окна. В сон клонило со страшной силой, но чёртова курица не унималась. Снесла яичко, не простое, а золотое! Куриную её душу в потроха...
Христинка обречённо нашарила смартфон на тумбочке, посмотрела время. Пять утра! Летом! Вторую подушку на голову и – спать, спать, спать, провались оно всё.
В дрёме плавно покачивало, как на волнах, когда заплывёшь подальше от берега, ляжешь на спину и смотришь в небо, жмурясь на солнце. И, кажется, будто ты совсем одна во всём этом необъятном просторе... пока не пронесётся мимо на обезумевшем скутере какой-нибудь опьяневший от активного отдыха турист.
Сон, на то и сон, чтобы смешивать в одну кучу несмешиваемое. По волнам видений поплыла одинокая тонкая скала, почему-то на деревянной лодке, а за лодкой распускалось прямо на воде огромное море осенних хризантем удивительного синего оттенка. Выдвинулся из-за горизонта громадный корабль с гигантскими вентиляторами в корме... откуда-то из потаённых уголков памяти всплыло заумное название 'газотурбинные установки'... и ощетинившийся колючей сиреневой сетью защиты берег... но вслед за первым кораблём появлялись другие, перемешивая море и небо в единый грохочущий вал... и вал катился, подминая под себя пространство и время... сон наконец-то зашёл в тупик и умер.
Христинка раскрыла глаза, всё ещё ощущая всем телом страшный гул из уходившего сна. Но она уже видела, что потолок белый, а над окном в уголку сплелась сама собой тоненькая паутина, слышала, как над крышей дома чертит белую полосу высотный лайнер, а нос вбирал восхитительные запахи, влетавшие в полуоткрытую дверь.
Бабуля печёт оладьи. Пышные, ноздреватые оладьи на козьей простокваше, с мёдом и сметаной. Сон как рукой сняло. К оладьям полагался чёрный кофе с молоком и домашнее варенье из чёрной смородины.
Христинка села, потёрла лицо. Зеркало трельяжа укоризненно отобразило заспанную растрёпу с намятой о скомканную наволочку щекой. Трельяж был строгой, солидной вещью, – иные в бабушкином доме водились только на кухне, как-то: новый холодильник, новая печь и тонкий жк-телевизор. На кухонном гарнитуре "времён Очакова и покоренья Крыма", телевизор смотрелся мощно.
Нос не подвёл: на столе ждала горка тёплых оладьев и две плошки, одна со сметаной, другая с мёдом. Большая стеклянная миска радовала глаз крупной клубникой. На печи стояла здоровенная алюминиевая чаша с будущей пастилой из прошлогодних, вынутых из подвала, яблок.
– Проснулась, засоня? – бабушка строго поглядела на Христинку поверх очков-половинок. – Этак всю жизнь проспишь!
– Доброго утра, бабулечка, – Христинка обняла старую женщину, потёрлась щекой о её щёку. – Я тебя очень люблю!
– Ну, ладно, ладно... телячьи нежности... не маленькая уже, – ворчит бабушка, но ворчит именно для порядку, без раздражения или злости. – Садись ешь, чайник стынет.
Бабуля у Христины, надо сказать, замечательная. Из тех, кому возраст не помеха. Она никогда не носила платков и бесформенных платьев, не сворачивала седые волосы в неряшливый узел, не хоронила себя заживо в бесконечных разговорах с соседушками о саванах, гробах и прочих прелестях свежевырытой могилы. Соседки очень любили копить "похоронное" приданое и долгими летними вечерами собираться на лавочках, обсуждая это самое приданое. Христинкина же бабушка в этих беседах не участвовала. Она предпочитала жить здесь и сейчас, причём так, чтобы каждый день проходил не напрасно.