Август

В коридоре за выбеленной стеной мерцала тусклая желтая лампочка.

Две секунды света, одна секунда тьмы.

Ее пыльное сияние едва проникало в продолговатое, под самым потолком, без малейших признаков стекол, окно каморки Перевалова, но даже при всей своей слабости умудрялось вызывать у него раздражение. Что-то снова случилось с проводкой, нужно вызывать и чинить. На такие мелочи времени всегда не хватает.

Каморку прозвали “Большим кабинетом” в местных кругах. По факту это было мрачное помещение в пять шагов в обе стороны, не больше и не намного комфортнее соседних дыр, в которых жили пойманные неутомимыми коллегами Перевалова беззаконники. Каморка располагалась в левом и самом отдаленном крыле административной части. В последние годы она была перестроена и увеличена за счет бараков, но следы от подошв на стенах вперемешку с остатками надписей, проступающих через осыпающуюся штукатурку, служили непрерывным напоминанием о прежних временах.

Одним из таких коллег, но уже не настолько неутомимым, был Аверин, заместитель Перевалова. Он сидел по другую сторону стола, медленно копаясь в личных делах заключенных. Это была стандартная текучка, которую сам Перевалов мог бы выполнить гораздо быстрее него. Но выбор был невелик – либо делать все самому и оставаться на третьи сутки, либо делегировать часть работы и разделить свое пространство с тучным, постоянно потеющим сослуживцем. Через две недели намечалась глобальная проверка из главного штаба, и нужно было привести все дела в порядок. А их накопилось немало.

Аверин никуда не торопился. Он постоянно отрывался от работы, подолгу сморкался в свой цветастый, по-видимому, позаимствованный у заботливой супруги хлопчатобумажный платок с кружевом по краям, после чего убирал его обратно в карман. Затем, утомленный напряженной процедурой, утирал влажный лоб рукавом кителя и глубоко вздыхал. Это зрелище каждый раз заставляло Перевалова  пожалеть о принятом решении привлечь его к помощи.

День близился к вечеру. Оставалось сорок минут до прихода заключенных с работ. В этом учреждении после реконструкции труд стал обязательным. Для всех. К моменту их возвращения Перевалов надеялся отправить Аверина вместо себя на смотр, избавив таким образом себя от его общества и рутинной обязанности.

– Вот, Виктор Александрович, все думаю, каково им там, а? – Аверин решил, по-видимому, разбавить тишину, продолжая перебирать увесистые папки.

– Что вы имеете ввиду?

– Зачем им, говорю, вменили в обязанность этот труд?

Перевалов посмотрел на Аверина, не столько испытывая интерес к диалогу, сколько ради того, чтобы проверить, не спятил ли его собеседник. Внешних признаков слабоумия не наблюдалось, хотя Аверин всегда выглядел так, будто только что перенес сложнейшую операцию.

– Я повторюсь, пожалуй. Что вы имеете ввиду?

– Для чего им тут трудиться? – Аверин обрадовался возможности раскрыть свою мысль и в очередной раз прерваться – Ведь они в основной своей массе не привыкли трудиться. В обществе же как обычно складывается – человек на службе приносит пользу, изо всех сил старается, все это в основном ради блага своего и близких. – на этих словах Аверин поднял вверх указательный палец, похожий на вареную сосиску. Вслед за пальцем он многозначительно поднял вверх глаза, всматриваясь в поперечную трещину на потолке, которая, очевидно, обозначала общественный строй – И дело это, то есть я имею в виду труд, слава Богу, пусть и с недавних пор, но сугубо добровольное.  И у каждого есть, так сказать, право выбора. А у здешних выбора никакого нет, дело для всех едино, и отказаться тоже права никакого нет…