Мы были женаты шесть лет.
Он зашел в одноэтажный домик из камня, покрытый облупившейся краской. Белоснежные каллы упали в стакан с холодной водой.
– Спасибо.
– Сегодня надо забрать ребенка с занятий на полчаса раньше.
– Хорошо, – он посмотрел на часы.
Стеклянный циферблат был весь в мелких царапинках, а расположение стрелок напоминало карту звёздного неба.
– Я тогда уже пойду, заодно заскочу в магазин.
Я кивнула. Он надел чёрную куртку и вышел. Дверь скучно хлопнула. Я вышла на балкон, закутавшись в свитер. Кипарисы напротив с неприязнью смотрели на меня.
“Холодно. Кто бы мог подумать, что возле моря бывает так холодно, – подумала я и вспомнила августовский вечер в Крыму.
Мы гуляли по Алуште, убегая подальше от толпы туристов, судя по говору – сибиряков.
“Как хорошо, что мы не в Норильске”, – крикнул мальчик с волосами цвета сливочного масла, которого мама крепко держала за руку. Раздался мужской хохот. Мелькнула красная кожа, белые футболки, сланцы ритмично зацокали по пыльной дороге: “так-ток-так-ток” и свернули в маленькую улочку. Тишина. Сто лет назад тут отдыхал Мандельштам:
“Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла…”
Я улыбнулась, поймав в воображении две фигуры, которые, держась за руки, шли по заброшенному санаторию. Он порвал брюки, цепляясь за кусты и ветки – мне приглянулся репейник. Репейник, если его засушить, стильно смотрится в простой вазе.
Интересно, где сейчас этот сухоцвет? Дома в Москве я положила его в небольшую коробку. Там лежали письма от него, отправленные почтой во времена ковида, тест с двумя полосками, шелковый платочек с маленькой дырочкой от сигареты, засушенный анемон и стопки листков с рифмами.
На Фаюмских картинах изображаются только что умершие люди, они нарядно одеты, а в руках держат анкх или коптский крест. Они красивы и спокойны, они готовы к путешествию в загробный мир. Я вспомнила о коробке.
“Интересно, какой бы ключ я положила в свою могилу…?”
В комнате заплакал ребенок. Я закрыла дверь и вошла в детскую.
“Сейчас, малыш, мама тут, тише, тише.” Я подняла кофту и расстегнула бретельку. Ребенок засопел и зачмокал.
– Мам, что у нас на ужин? Я хочу макароны.
– Хорошо, я приготовлю пасту на всех и салат. Папа любит помидорный салат с красным луком.
“Ялтинский салат. Интересно, он помнит?”
– Спроси у папы, как он называется.
Дочка вопросительно посмотрела на папу.
– Ялтинский салат. Его придумали в Крыму, в Ялте. И лук так же называется, – его тонкие губы будто старались оставаться неподвижными.
Вилки некоторое время задавали ритм, а тарелки им подыгрывали. Затем звучала партия воды из крана.
“Какая противная жирная плёнка на посуде после еды.”
– Я сегодня вспоминала нашу поездку в Крым.
Он промолчал.
– Было так хорошо. Мы тогда в Алушту поехали по следам Мандельштама…
– Угу.
– Ты помнишь, как ты меня называл тогда?
Разговор прервал звонок. Он быстро сбросил.
– Мне надо перезвонить Александру, это по поводу лекции в Афинах. Я скоро вернусь.
Он вышел, погасив свет. В темноте кухни мелькнули белые каллы. На секунду мне показалось, что это снег. Он очень любил снег и зиму. Раньше, когда они жили в Москве, и зимой по выходным он брал детей на горку, они возвращались домой мокрые, волоча за собой сломанный снегокат или ватрушку. Он говорил с порога:
