Тотем

Латука подбежала к огромному камню на берегу реки, легко вспорхнула на него и поравнялась ростом с молодым индейцем. Окунув пальцы в деревянную миску с горкой истолченной коры с пыльцой, она провела Нарту по лицу, оставив красные полосы.

– Теперь тебя никакое животное в лесу не заметит, – Латука отряхнула руку и, присев, поставила миску в траву.

Нарту проводил ее взглядом, ловя каждое движение.

– Я буду скучать, – тихо сказал он, наклоняясь к Латуке, – четыре дня – это очень долго.

– Я тоже буду скучать, мой храбрый охотник, – отозвалась Латука, поправляя перья в волосах Нарту. – Когда ты вернешься, я буду ждать тебя здесь, на этом камне.

Над лесом взлетел клич – пора было отправляться на охоту. Нарту, пока никто не видит, провел пальцами по щеке Латуки, почувствовав шрам под подушечками пальцев. Его оставил огонь, когда она бросилась вытаскивать Нарту из горящего типи. Снова раздался клич, и он побежал на зов.

Молодые охотники столпились на берегу у каноэ, которые стукались гладкими боками и качались в речной воде. Вскоре длинной цепочкой во главе со старшим охотником молодые индейцы скрылись за поворотом реки.

Латука еще долго сидела на берегу, глядя в речной изгиб, куда уплыл ее Нарту.

– Латука, отец тебя зовет. – рядом возникла Маурка.

– Иду. – откликнулась Латука и улыбнулась сестре, спрыгивая с камня. – Зачем зовет, не сказал?

Маурка покачала головой и проводила Латуку хмурым взглядом. Она села на тот же валун и стала смотреть в лес, куда убегала прозрачная река. Отец отвлек, и она не успела тоже проводить Нарту. В руках Маурка крутила браслет, который сплела специально для него.

Три дня без Нарту Латука не находила себе места. Она знала, что теперь, после посвящения в охотники, он будет часто уходить за добычей. Латука каждый раз изнывала, всем мешалась, пока ее не посылали к лошадям, в которых она находила безмолвных слушателей.

В последнюю ночь, когда по утру охотники должны были вернуться, Латука сначала никак не могла уснуть. А когда сон пришел, то принес видения, от которых замирала душа, не давая проснуться. Латука металась по влажной от пота постели, запутавшись в прилипших к лицу черных волосах.

– Латука! Дочка, проснись!

Ее сильно затрясло, и она наконец открыла глаза, увидев над собой испуганное лицо.

– Отец? Что случилось? – выдавила она, пытаясь отдышаться.

– Ты металась, я испугался, что духи…

Его прервали крики снаружи:

– К костру! Скорее! Идите к костру! Матхоска пришел!

– Отец? – Латука приподнялась на локтях.

– Пойдем. Нужно идти, – глухо отозвался отец и, сгорбившись, вышел из типи.

Из соседних жилищ выходили растерянные соседи. Дети терли глаза, женщины кутались в тонкие шкуры, спасаясь от прохлады ночи, мужчины, что остались на страже племени, хмурились и переглядывались.

Гремя выбеленными клыками на кривом посохе и покачивая перьями в седых волосах, к костру медленно шел Матхоска – шаман племени Мури. Казалось, даже ночь затаила дыхание, пока он добрел до высокого костра, чтобы в свете его пламени шамана увидели все.

Он достал из мешка на поясе горстку трав, размял пальцами и кинул в костер. Пламя вздыбилось, рассыпая искры, и вдруг опустилось до самых углей, чуть не погаснув.

– Волк больше не может защищать нас на этих землях, – пророкотал Матхоска, – и я пришел объявить, что на четвертую ночь я выберу новый тотем, который будет охранять здесь наше племя.