Песнь Матери-степи

Памяти моей матери, Разии Музапар, посвящаю

– Эй, машина, кумыс будешь?! – девчонка, подхватив подол платья, бежала по степи. Разбуженный утренний ветер, сладко потянувшись и стряхнув с себя последнюю дремоту, бросился ей вдогонку. Вскоре нагнав Асию, игриво вихрясь, стал цепляться длинными рукавами за платье и ласково трепать смолянисто-черные волосы.

Счастье, невероятное счастье переполняло девчонку. Она не знала, с кем поделиться и как сказать всему миру, как здорово, как хорошо ей. Радость от жизни, словно клубы пыли, поднятые рычащей машиной, застилала все плохое, что только могла родить эта горькая земля.

Она все бежала за грузовиком, но шум мотора медленно удалялся. Уставшая, разгоряченная, задыхаясь от бега, девчонка остановилась, в ее широко распахнутых глазах блестками отражались лучи счастья.

Голубизна утреннего неба нежно обнимала степь. Белые пушистые облака, подхваченные смешливым ветром, плыли, удаляясь за горизонт, дорожная пыль, поднятая проехавшей машиной, никак не могла скрыть и растворить их в себе. Непослушные облака весело спорили с земной пылью. По обеим сторонам дороги мягкий зеленый ковер благоухал запахом разнотравья. Яркие краски одиноких цветов крапинками орнамента рождали на нем неповторимый узор.

Вдали возвышались горы – аксакалы. Умудренные, с сединой на вершинах, они с отцовской щедростью давали земле Семиречья живительную влагу. Чистая, свежая вода бурными потоками неслась вниз и не могла успокоиться даже от равнинной безмятежности степи, ударялась о камни и, сердито шипя, продолжала свой бег. Каратал, вобравший силу от отцов гор, не замедляя своего течения, упрямо спешил утолить жажду земли.

С восхищением и трепетом смотрела Асия на могучие бескрайние просторы Семиречья, вдыхая чистый, родной аромат степи, она словно растворялась в нем, становясь ее частью, молодым ростком, впитывающим живительную силу земли…

Издалека чей-то голос позвал ее. Слова тянуще зазвенели в воздухе. Девчонка обернулась, вспомнив, что апа[1] просила ее понянчиться с младшим братишкой, а она опять убежала сюда, к Матери-степи.

– Асия, Асия, – кто-то протяжно продолжал ее звать. Голос звучал еле различимо, но она узнала его. «Кажется, Каси». Еще немного постояв, словно Мать-степь не отпускала ее, побежала в сторону аула, откуда и доносился этот зов.

На пригорке стоял ее старший брат Каси. Увидев его, девчонка отбежала в сторону и стала тихонько пробираться за чужими юртами, чтобы Каси не заметил ее. Подкралась к своей. Фазиля, ее мать, молодая женщина, вот-вот ожидающая рождения ребенка, в белом аккуратном кимешеке[2] стояла возле юрты и жарила в казане. Рядом на лоскутном цветастом одеяльце, расстеленном прямо на траве, играл в асыки[3] двухлетний малыш, тот самый ее братишка Хамит, из-за которого Асия сбежала. Уже издали она почувствовала вкусный запах жареных баурсаков[4]. Апа быстро бросала в горячий коптящий жир шарики из теста, вокруг них, шипя, пузырилось масло, тесто набухало, румянилось и, аппетитно округляясь, подзывало: пора вынимать. Фазиля ловко подхватывала шумовкой готовые баурсаки и раскладывала их на низком столике, что стоял рядом с коптящим казаном.

– Апа, я машину видела!

Подбежавшая Асия схватила с дастархана[5] горячий баурсак и собралась рассказывать дальше, но мать прервала ее: