Непридуманные истории

Родилась я в полдень, в 13:10, 5 марта 1964 года. Папа, Гуров Алексей Михайлович, хотел, чтобы первым ребенком была девочка и чтобы была копией мамы! Довод был следующим: «Я был хулиганом, а дочь такой никогда не будет!» Как мечтал, так и получил: внешне я была очень похожа на маму («Филипповна, моя рыжая», – называл папа маму любя), но вот характер и харизму я взяла от отца.

Принесли меня из Ростовского роддома №5 домой в общую, коммунальную, квартиру, которая находилась в трехэтажном доме №18 на проспекте Стачки в первом подъезде на последнем этаже, номер квартиры не помню. И пока мы жили там, а это было почти четыре года, при мне уже дом перестроили и возвели сверху еще два этажа. Я помню строительные леса, брезент на выходе, подвешенный к кровле парадной, строительный мусор и следы на ступенях от побелки. Во дворе была песочница и две лавочки, на которых постоянно сидели милые бабушки, лузгали семечки и нас, детей, выгуливали. Переселенческая квартира имела три комнаты, где жили три разные семьи. В общем пользовании был коридор, крошечная кухня и еще крохотнее санузел. Соседи по квартире были людьми добродушными. И впоследствии моя бабушка Ира, когда перебралась к нам насовсем в мои семь месяцев от роду, пыталась их даже воспитывать. Напротив нашей комнаты жил дядя Слава, мужчина лет тридцати пяти, высокий с длинными большими руками и огромными ногами. Он носил светлые неглаженые рубашки и, как в армии, сильно заправлял их в брюки-«дудочки», зауженные книзу и о-о-очень «подстреленные», короткие. А вот цвет брюк был, наверное, «модный». У папы брюки были классические черные, а вот у дяди Славы – цвета «детской неожиданности». Когда я на него смотрела снизу вверх, сначала бросались в глаза его огромные черные ботинки, которые он носил зимой и летом, заломленные и мятые на носах и со стертыми каблуками, потом черные старые носки, часть волосатой светлой ноги и потом уже «дудочки».

Однажды он куда-то собирался и тут громко объявил: «Иду в театр!» И это слово вызвало смех всех обитателей коммуналки, почему – не знаю. Но поскольку тогда я знала только про цирк, мне подумалось: «Как хорошо – дядя Слава будет вечером смеяться». В коридоре завоняло одеколоном «Шипр» да так сильно, что бабушка побежала за таблеткой от головы и сказала, что в ее смерти винить надо Славку. Поверх рубашки на воротнике красовалась бабочка. Я такого бантика еще никогда не видела и попросила ее потрогать, но мне сразу запретили: «Руки грязные – испачкаешь». Тогда я быстро убежала в комнату, стащила бабушкин пояс от халата, повязала его на шею и вышла. Бабушка увидела, побелела, отшлепала меня и запретила что-либо крутить на своей тонкой шейке, и я заплакала, что никто не понял моей красоты и что тоже хочу в театр.