Искушение

Женя осторожно открыла глаза. Она не спала уже несколько минут, но, слыша кряхтенье бабушки, не спешила подниматься с кровати. Зачем? Хотелось хотя бы на несколько минут продлить удовольствие от возможности просто лежать и ничего не делать. До того, как бабушка решит, что внучке пора подниматься, осталось совсем немного времени. Последние секунды блаженства наступившего дня. Что последует за этим, девушка знала наверняка: привести себя в порядок, т. е. наскоро одеться, причесаться, умыться и, перекусив на скорую руку, окунуться в привычные хлопоты по хозяйству. Самым ужасным во всей этой каждодневной веренице повторяющихся движений, слов, жестов был не скудный стол, не поношенная одежда, не ворчанье бабушки, а то, что нигде и ни в чем не видно и намеков на перемены к лучшему. Наверное, каждый в этом доме представлял их по-своему, но Женя хотела, прежде всего, материального достатка, мечтала распрощаться с постыдной нищетой, в которой она вынуждена прозябать вместе с болеющей, немощной бабушкой.

– Женя, Женя, – ласковый шепот Евдокии Ивановны раздражает Женю. Она нарочно делает вид, что крепко спит. Начинать новый день не хочется. – Просыпайся, милая. Пора, внученька.

От этого ласкового «внученька» Женя с головой забирается под одеяло. Ну, почему она не Лерка Мазилова? С нее родители пылинки сдувают. Не то, что к корове, к корму для птиц прикоснуться не дают, а с тех пор, как Женя осиротела, ей приходится выполнять всю грязную работу. Да что там говорить, к вечеру она с ног валится от усталости, но кто ее пожалеет? Бабушка Дуся украдкой всплакнет, а в глаза твердит, что на все воля Божья. Эта присказка особенно раздражает Женю, потому что ей никак не понять, за что всемилостивый и справедливый Боженька так невзлюбил ее? Лишил отца и матери, обрек на страдание, непосильный труд и серую, никчемную жизнь рядом со старой и больной бабушкой. Рядом с ней приходится работать за двоих – стыдно ведь: старушка стонет, а обязанности свои каждодневные выполняет. Вот только и позволяет себе Женя просыпаться на несколько минут позже и не подниматься с постели, пока бабушка не начнет добродушно ворчать.

– Поднимайся, Женечка, – Евдокия Ивановна отбрасывает край одеяла, с улыбкой смотрит на внучку. Та трет глаза, зевает. – Знаю, знаю, что поспать хочется, но скотина ведь ждать не будет. Много работы, давай, милая, вставай.

– Доброе утро, бабуля.

– Доброе, доброе, слава богу.

Женя садится на кровати, смотрит в открытое окно – пасмурное летнее утро. Тепло, но ни намека на солнышко. Вдохнув полной грудью пропитанный ароматами разнотравья, наполненный суматошным и в то же время ожидаемым шумом проснувшейся деревни воздух, Женя встает, сладко потягивается. Евдокия Ивановна с нежностью смотрит на внучку. Останавливает взгляд на ее округлившихся грудях, широких бедрах – выросла, как быстро, незаметно.

– Ты что, бабуля? – Женя смущенно улыбается.

– Думаю, взрослая ты стала. Женихи, небось, проходу не дают, только ты скромничаешь и ничего мне не рассказываешь.

– Какие женихи, Дуся? – такое обращение к бабушке, по мнению Жени, подчеркивало откровенность и доверие в отношениях. – Только и знаешь: работа, работа. Когда мне гулять?

Женя покраснела, потому что в ее словах было мало правды. Еще в конце июня девушка распрощалась с невинностью. После выпускного вечера она позволила своему однокласснику Витьке Селезневу «все». В тот миг все происходящее затмило по важности все события, происходившие в жизни Жени. Как будто мир стал совсем крошечным, а главным в нем был этот долговязый голубоглазый Витька. Его руки, его дыхание, его влажный язык – азбука запретного, открыв которую, Женька сразу ощутила терпкий вкус разочарования. И все из-за того, что юноша, едва свершилось таинство, обозвал ее «неотесанной телкой», отряхнул с одежды травинки и пошел прочь. Витька присоединился к празднующим начало взрослой жизни одноклассникам и довольно пошло объяснил свое и Женино отсутствие. Когда она вернулась, девчонки поглядывали на нее насмешливо, а мальчишки – с нескрываемым интересом.