Арлекино.
Келья отца Серапиона не соответствовала его богатырскому телосложению. Домик священника, срубленный в первые послевоенные годы «из того что было», размерами и конфигурацией больше походил на баню. «Омыться банею пакибытия», промелькнуло в голове у Сашки непонятное церковное выражение, слышанное недавно. Он сидел уже четверть часа один в помещении площадью не более шести квадратных метров и дожидался возвращения священника, пригласившего его «на чаёк и за жизнь» и исчезнувшего, едва они только вошли со словами: «ты Санька посиди, я сейчас.»
Поначалу он взялся рассматривать стены, но это быстро наскучило: все свободное пространство было занято иконами – старыми, новыми, большими, маленькими, написанными на выгнутых и треснувших от времени досках и напечатанными в типографии. Их количество здесь явно перевалило за сотню. Сашка, считавший себя ценителем современной живописи, чувствовал себя несколько не уютно под прицелом иконописных глаз.
На небольшом столе, занимавшем значительную часть комнаты, стоял заварной чайник с отколотой ручкой, стеклянная банка из-под кабачковой икры, исполнявшая функцию сахарницы и древний радиоприёмник «ВЭФ» с выдвинутой под самый потолок антенной. Сам стол был накрыт сложённой вчетверо затертой простыней и куском парниковой полиэтиленовой пленки, что в совокупности являло собой скатерть.
Чувствуя себя не в своей тарелке, Сашка рефлекторно нажал кнопку «Вкл.» и приёмник неожиданно чисто и громко огласил келью знакомым с детства голосом всероссийской любимицы: «Ах Арлекино, Арлекино! Нужно быть смешным для всех! Арлекино, Арлекино, есть одна награда – смех».
Неожиданно появившаяся из-за Сашкиной спины рука в широченном рукаве тотчас нажала кнопку «Выкл».
– Не люблю я эту песню. У меня с ней очень неприятное воспоминание связано. – отец Серапион говорил немного уставшим низким голосом. К его способности беззвучно появляться, не смотря на почти двухметровый рост и «косую сажень», Сашка привыкнуть не мог. Его это и удивляло и немного пугало.
Впервые Сашка попал в гости к Серапиону два года назад совершенно случайно.
Февральский автостоп из Киева в Питер оказался крайне неудачным. Начать с того, что он проснулся в неизвестное время суток (окна были вечно зашторены) от того, что на кухне, где он спал, громко ссорилась интернациональная пара, составленная из американца – джазового саксофониста Роберта, которого почему-то все звали Бертой и его girl-friend – минской художницы Олеси. При этом Берта периодически вставлял в свою мягкую английскую речь жесткие русские слова, а Олесин русско-белорусско—украинский суржик постоянно прерывался родным для Роберта fuckin’ shit’ом. Но поразило Сашку (или Алекса, как его знали местные жители), не речевые обороты, а предмет спора: Олеся пыталась вручить Берте подарок на 23 февраля – день Советской Армии и Военно—Морского Флота. Берта же возмущённо отказывался, мотивируя тем что его отец – кадровый офицер ВВС США – воевал с «именинницей» в Корее и Вьетнаме, и даже был сбит, а кроме того сам подарок – ярко красные мужские носки – «fuckin’ ugly thing».
Произведя нехитрые подсчеты, Алекс пришёл к выводу, что зависает в «нехорошей квартире» около трёх недель, а жизнь коротка, надо много успеть и т.д.
