Сияние

Миэр умирал, сидя на силиконовой поверхности планеты Юмэй, выстроенной в иерархично рабской системе. Жертва режима, он дитя самого низшего класса из четырёх существующих здесь – он дитя Западных.

И сейчас Миэр умирал.

Ужас жжения каждую минуту пронзал кусочки, на которые неистово дробилось его тело. Судороги хватали руки, свинцово-неуклюже пытающиеся стереть с щек неконтролируемо льющиеся слезы. Каменные осколки острых скал отовсюду впивались в грудь, и она уставала сопротивляться, делая каждый вдох позже… и позже… Налитые осмием веки открывались лишь на секунду, а затем шлепались о расколотые мраморные плиты умирающего сознания. И в эти единственно ценные секунды иридийные, проваливающиеся назад зрачки улавливали искаженное движение людей вокруг.

И высшие, и даже такие же низшие, как он сам, проходили мимо, не видя, как острые когти смерти терзали плоть полуживой души на обочине их повседневной жизни. Иногда они удостаивали это зрелище взглядом, однако, давно привыкшие ко всей жестокости в отношении низших, следовали дальше.

Иридийные зрачки выпрыгивали наружу, чтобы остаться там, вне собственного сгорающего тела, чтобы увидеть извергнутое размозженным разумом спасение, которого, конечно, никогда и нигде не существовало.

Но, откинув тяжесть век снова, он цепляется за черноту коротких волос на фоне бесцветного мира и хрипит в попытке поднять тысячи тонн камней, чтобы выбросить руку из собственного тела. Веки уже обрушиваются на глазные яблоки, и Миэр может только недоощутить, как кости его пальцев зажали чью-то живую плоть. Он пугается, что они металлическим ножом рассекут мягкую кожу, он хочет разжать пальцы. Но сил потрачено слишком много. Приходится пожертвовать кровью незнакомца и выбросить из своего тела слова, кухонным прессом выдавить мольбу о помощи.

– Пожалуйста, – Миэр не уверен, что полушепот-хрип звучит снаружи, а не внутри, однако других вариантов нет. – Помогите мне, я, – глаза посылают сигнал о том, что прохожий и правда продолжает стоять, и это опрокидывает ведро с четырьмя каплями сил, – я умираю..

Зрачки выброшены еще раз, и они шепчут, что незнакомец стоит. Почему он продолжает просто стоять? Миэру кажется, что высший поражен его видом. Миэру чудится, что кожа слезла с его лица, и груда оголенных мышц вместе с непривычно круглыми, выпученными глазами вперились в высшего. Да, наверное, на Миэре уже нет кожи, а мышцы теперь кипят, испаряясь от жара внутреннего огня. Он перестает чувствовать свои кости-пальцы, впившиеся в чью-то ровную кожу, и низший пытается вновь откинуть веки, однако уже не может. Раз за разом, он не может сдвинуть их с места. Он пытается прохрипеть что-то опять, но лишь чувствует, как губы тоже предательски обрастают камнем. Ему кажется, будто налитые ртутью уши что-то чувствуют, но он уже ничего не может понять.

Он уже ничего не может почувствовать.

Огненно-рыжая тьма теряет свои цвета, и все оттенки его мыслей разом превращаются в ничего. Первозданное, совершенное, безупречное и всеобъемлющее ничего.

– Ты уверен, что хочешь жить? – перебиваемый ветром, Ироторид склоняется ближе к живому трупу, но хрипа уже не раздается.

"Черт", – высший цокает языком, осознавая, что вершить чужую судьбу теперь предстоит самостоятельно, а на раздумья – минуты, если не меньше. Решая не лезть в дебри размышлений о реальности желания выжить, когда смерть дала шанс спастись, и просто последовать последнему импульсу жертвы, высший достает телефон и набирает номер скорой.