Следователь Александр Наполеонов вошёл в подъезд и быстро взбежал по лестнице. В руках у него был изящный букет из нескольких белых лилий.
Он позвонил в свою квартиру, прислушался, не раздадутся ли шаги матери.
Но за дверью было тихо, тогда он открыл её своим ключом и вошёл в прихожую.
Повседневных летних туфлей матери не было видно.
– Значит, ушла в магазин, – подумал Наполеонов, разулся, достал вазу, налил в неё воды в ванной комнате и опустил в воду стебли лилий. Полюбовавшись на свою работу, подхватил вазу и понёс в спальню матери.
Он приоткрыл дверь и на цыпочках пробрался в прохладную глубину комнаты. Поставил вазу на трюмо.
Взгляд его невольно упал на стоявшую здесь же фотографию отца.
Молодой и красивый Роман Наполеонов одобрительно посмотрел на сына с фотографии.
Шура тихо вздохнул.
Он никогда не видел своего отца живым, так как родился уже после того, как летевший на симпозиум в Японию молодой перспективный учёный Роман Наполеонов погиб в авиакатастрофе.
Мама Александра Наполеонова замуж больше не вышла. Единственным мужчиной на всём белом свете теперь для неё остался сын. Которому она и посвятила всю себя. Точнее сказать, сыну и музыке.
До рождения сына Софья Марковна была известной пианисткой и объездила с концертами весь мир.
Но потом ушла на преподавательскую работу, а теперь репетиторствовала на дому.
На сына она, как и каждая мать возлагала большие надежды.
Но Шура не стал ни учёным, ни музыкантом. Он закончил юридический факультет с отличием и работал следователем.
Надо сказать не плохим следователем.
Софья Марковна смирилась с выбором сына, но очень переживала за него, а он отшучивался, – ма, ну где ты видела, чтобы убивали следователей? Кому мы нужны! Вот стоматологов, – при этом он задумчиво чесал в затылке, – говорят, убивают.
– Шура!
– Что, Шура? – притворно обижался он, – прямо словечко правды сказать нельзя.
Шура перевёл взгляд с фотографии отца на лилии и улыбнулся. Он вышел из спальни матери, тихо прикрыл дверь, словно боялся потревожить что-то неуловимое царившее там.
Он уже дошёл до прихожей, как открылась дверь.
– Шура! – воскликнула Софья Марковна, – как хорошо, что ты пришёл!
– Ма, я уже убегаю, – он чмокнул её в щёку.
– Как опять? – проговорила она с лёгкой грустинкой в голосе.
– Не опять, а снова, – улыбнулся он, – пока, пока! – Шура помахал матери рукой, и дверь закрылась за ним.
Стояла тёмная ночь.
Пахло прелыми листьями, упавшими с американских клёнов. Эти деревья почему-то начинают сбрасывать листву, не дожидаясь, начала осени. И куда торопятся? А ещё пахло сыростью пронёсшегося над городом вечернего дождя.
Дождь хоть и был скоротечным, но обильным и оставил после себя множество луж.
В одну из них озабоченно гляделся, стоявший недалеко от дома фонарь.
Что он там увидел, неизвестно, только вдруг смущённо или испуганно заморгал и погас.
– Гадство! – проговорил мужчина, вышедший из подъезда, – опять промочил ноги!
Мужчина посмотрел на небо. Там в просветах, держащихся друг за друга облаков, время от времени мелькала луна.
Но её бледного света было явно недостаточно для того, чтобы освещать дорогу припозднившихся путников.
